«А это значит, что меня больше не будут прятать от людей, от моих читателей – от жизни!»

Борис перевел дух, словно закончив тяжелую изнурительную работу. И вздохнул: «Но все это – понарошку. Они притворятся, я подыграю, мы все вместе сделаем вид, что победили судьбу. А на деле – все останется как есть. И пророчества Назимы, и мои предсказания, и будущие несчастья, от которых нет спасения. Все – по кругу. И только крест разорвет этот круг…»

– Я согласен! – крикнул он обреченно в гулкую темноту города. – Я сыграю в вашу игру. Пусть это ничего не изменит, но, может быть, люди перестанут бояться меня!

И он повернул обратно.

Неожиданно Борис понял, что заблудился. Калитка с железными прутьями, к которой час назад его привело мистическое чутье, теперь пряталась от него в темном сплетении переулков и тополиных ветвей. Он кружил по незнакомым улицам и дворам, несколько раз спускался к арыку, журчащему в тишине, пытаясь отыскать нужную тропинку. И в тот самый момент, когда он, почти отчаявшись, уселся на землю, чтобы перевести дух и успокоиться, где-то слева, совсем близко, блеснула матовым лунным отражением стеклянная табличка.

Борис вскочил и бросился к свету этой тусклой, отраженной, ненастоящей луны как к своему единственному спасению.

Вахтер на этот раз вообще ничего не успел сказать, когда все тот же растрепанный молодой человек пулей ворвался в вестибюль и стремительно кинулся вверх по лестнице.

У кабинета старшей медсестры Боря замешкался, ухватившись за холодную стальную ручку, словно боясь потерять равновесие, но через мгновение решительно распахнул дверь и шагнул вперед.

Женщина сидела за столом в полном одиночестве, перебирая какие-то бумаги. Она испуганно подняла глаза на вошедшего и замерла. В кабинете повисла тяжелая пауза, громко отсчитываемая секундной стрелкой настенных часов.

Едва передвигая вдруг отяжелевшие ноги, Борис подошел к столу, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от волнения. Сердце застряло в горле и колотилось, пытаясь вырваться на свободу вместе с первым же произнесенным словом. Но он ничего не смог сказать. Он жадно смотрел в глаза женщины, сидящей напротив, и вдруг увидел два черных солнца, обжигающих и пьянящих душу, как в далеком, безвозвратно потерянном детстве.

...

«Моя Галинка самая лутшая вмире… Я ее потерял. Но мы все равно когда-то будем вместе!»

Не говоря ни слова и глядя Борису прямо в глаза, женщина встала и протянула вперед руки, словно приглашая его в объятия. Но он застыл, не в силах двинуться с места, и только шевелил губами, на которых дрожало беззвучное: «Пусть это ничего не изменит…»

В ту же секунду женщина качнулась всем телом, сверкнули огнем настольной лампы два черных солнца, а протянутые руки, как две холодные змеи, стали быстро удлиняться, образуя вокруг его шеи живое, подрагивающее кольцо. Замкнутый круг.

Ноги его мягко подломились в коленях, и Борис рухнул на пол.

Он очнулся в большой, светлой комнате, оклеенной голубоватыми обоями, на которых кривились причудливые узоры. Борис почему-то сразу увидел именно эти узоры. И еще – низкий потолок с паутиной мелких трещин. Его увечная ладошка покоилась на коленях загадочной женщины. Она мирно дремала в кресле, придвинутом к кровати, на которой лежал Борис. Он долго пытался сообразить, где находится и как здесь очутился. Белоснежная занавеска на окне вздувалась парусом от сквозняка, а на письменном столе, втиснутом между комодом и тумбочкой с телевизором, шевелились от ветра рассыпанные бумаги.

Боря в недоумении приподнял голову над подушкой, и в тот же миг женщина открыла глаза.

– Очнулся, – улыбнулась она и сладко потянулась в своем кресле. – Как же ты меня напугал!

Борис непроизвольно задержал взгляд на легкой кофточке, под которой угадывалась небольшая, но откровенно манящая грудь. Глядя, как женщина сладко потягивается в кресле, он вдруг вспомнил маленькую и упругую грудь Галинки. И тут впервые в Борисе шевельнулось сладкое и ноющее желание. Он испугался этого чувства и резко сел в кровати.

– Ты у меня дома, – пояснила женщина, хотя он ни о чем ее не спрашивал. – Вчера ночью у тебя случился обморок в моем кабинете. Но врача беспокоить не пришлось. Я все-таки сама медик.

Она взяла с коленей шпильки, прихватила их губами, потом собрала рассыпанные волосы и ловко заколола их в пучок.

Борис жадно впитывал взглядом каждое ее движение. Куда-то улетучились вчерашний страх и волнение. Он вдруг почувствовал, что уже давно хотел проснуться именно в этой комнате с колышущимися на окне белоснежными занавесками, старым комодом, уютным креслом и шуршащими бумагами на письменном столе. Он давно уже хотел быть рядом с этой женщиной, такой желанной и родной, такой естественной и милой в простенькой кофточке, с пучком светлых волос, с красивыми глазами-солнцами.

– Я видел вчера змею, – сказал он совершенно спокойно, будто теперь сама мысль о том, откуда могла появиться эта змея, его уже не пугала.

– Змею? – с тревогой переспросила женщина.

– Даже двух змей, – продолжал Борис. – Они обвивали мою шею кольцом.

Женщина на секунду задумалась, а потом взяла его увечную ладонь и прижала к груди.

– Это пройдет, – с жаром сказала она. – Ты верь мне…

Новая волна сладкого желания прокатилась по всему телу Бориса. Бешено заколотилось сердце, и стало сухо во рту.

– Я верю… – прошептал он.

Какая-то догадка мелькнула во взгляде женщины. Но этот мгновенный испуг вдруг растворился, улетучился, уступив место теплому, светлому и давно забытому чувству. Она непроизвольно подвинулась ближе к Борису, и два черных солнца зажглись прямо перед его глазами. Не понимая, что делает, он провел дрожащей рукой по ее щеке, шее, плечу и маленькой, податливой груди.

Женщина стушевалась и пробормотала, отводя глаза:

– Надо одеваться… Скоро придет из школы Николай.

Но Борис не убрал руку. Он притянул женщину еще ближе к себе, так, что ей пришлось пересесть к нему на кровать.

– Ты… Назима? – спросил он тихо.

Два черных солнца горели перед самыми его глазами.

– Нет, – ответила она, ничуть не удивляясь вопросу. – Меня зовут Галинка…

– Конечно, – согласился Борис, увлекая ее на подушку и задыхаясь от желания. – Ты – моя Галинка…

Острое, сладкое чувство растопило каждую клеточку его тела. В жарком безумии он припал губами к самому уху своей новой Галинки и прошептал совершенно бесполезную фразу, даже не догадываясь, что буквально вчера ее слово в слово произнес Матвей:

– Все правильно… Так и должно быть…

Два черных солнца вспыхнули жарче прежнего, а потом медленно растаяли в сладкой, безвольной истоме.

Борис остался жить у своей новой Галинки.