– Это мой дедушка привез из Индии. – Рената рассказывала о вещах с искренней теплотой, с любовью даже. – Он там частенько бывал, по делам торговым… мою бабушку это весьма злило. И ходили слухи, будто в Индии он не только торговал. Это тоже его…

Серебряные фигурки. Слоноголовый Ганеша пляшет на крысе. И мрачно взирает на него каменный Вишну.

– А это от прадедушки… он у нас был весьма романтичного склада характера. Очень интересовался поэтикой греческих войн. Случилось ему побывать и в экспедиции Шлимана. Вполне возможно, что эти вещицы – оттуда…

Вереница кубков. Золото. Серебро. Позеленевшая древняя медь. Стекло витрины защищает историю от любопытных рук, и Саломею тянет преодолеть этот барьер.

Если попросить, Рената разрешит ей взять кубки в руки.

Рената ведет ее дальше, к стене, увешанной оружием.

– Это уже отцовское. И дядюшкино. Они у меня из военных. О, вам, наверное, сложно представить себе, до чего тяжело быть дочерью военного. Постоянные переезды… никакой стабильности!

Изогнутые клинки и золоченые рукояти. Китайский шелк. Вязь дамаска на синей стали.

Сабли. Ятаганы. Ножи. Кинжалы. И резные уродливые маски-демоны, охраняющие клад.

– Где мы только не побывали… А это – матушкины ковры.

И вновь шелк, потускневший от возраста. Сложнейшие узоры, которые можно читать, как книгу, но Рената не позволяет ей долго глядеть на эти сокровища.

– Когда-то их попросту выбрасывали. Или выменивали на всякую ерунду…

В доме полно драгоценностей, от которых кругом идет голова. И Саломея забывает о том, зачем пришла сюда. Ее неудержимо тянет к этим вещам.

– Второй мой дед собирал картины. Он не любил масло, но вот акварель… бабушкина коллекция офортов. И прабабушкин фарфор. Знаете, я впервые показываю это кому-то, кому действительно все эти вещи интересны, – Рената говорит это с удивлением, словно ждала чего-то иного.

Разве возможно остаться равнодушным ко всему этому?

– Теперь вы видите, что я – из рода собирателей. Коллекционерами нас нельзя назвать, поскольку любая коллекция имеет какой-то принцип в своей основе, а мы просто берем то, что видим. И сохраняем это. Или, правильнее было бы сказать, – сохраняли. Вы-то должны меня понять! Вы сами из такой же семьи… мне доводилось встречаться с вашими родителями. И не только с вашими. У меня остались самые приятные воспоминания. Очень жаль, что все так вышло…

Она вывела Саломею в просторную комнату, обставленную на редкость скупо. Серые стены здесь плохо сочетались с синими шторами, белый прямоугольник стола притягивал взгляд. Ряд прямоугольных мониторов транслировал одну картинку – лепестки рыжего палящего огня, – создавая иллюзию многих каминов, вмонтированных прямо в стены.

Высокие барные стулья. И хромированные светильники, опускавшиеся к самой столешнице. Потолок зеркальный, и комната дробится в этих зеркалах.

– Мне здесь неуютно, – пожаловалась Рената, занимая кресло во главе стола. – Здесь все слишком… странное.

– Современное, дорогая. – Аполлон, потерявшийся было во время экскурсии, появился вновь. Он успел сменить рубашку и галстук, а вот булавка с камнем осталась прежней – яркий топазовый глаз, следивший за Саломеей.

– О да, пожалуй, я совершенно не вписываюсь в современную обстановку.

– Прекрати.

Милая дружеская перепалка в мягких тонах. Но почему Саломее видится во всем этом… спектакль?

– Как бы там ни было, – Рената повернулась к Саломее, которой отвели почетное место по левую руку от хозяйки дома, – но я не представляю, что со всем этим станет после моей смерти. Вещи живут дольше людей.

Повисла пауза, натужная и неприятная, как жесткий белый свет, который отражался в лакированной поверхности стола, в хромированных бокалах и столовых приборах, выполненных не то из стекла, не то из пластика. Рената, взяв вилку с неудобной вывернутой ручкой, поднесла ее к глазам.

– Вот разве это – искусство? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Ох, мамочка, прекрати. – Евдокия вошла в столовую неторопливым шагом. Колыхались просторные льняные одежды, звенели браслеты, и ожерелье в три ряда жемчужных бусин тускло мерцало на бледной коже. – Это тоже искусство. Просто другое. Вечер добрый. Полечка, мог бы и уделить даме внимание!

Дуся сама отодвинула стул и, усевшись, заерзала, рывками придвигая его к столу. Аполлон и не подумал ей помочь, не то не считал ее дамой, достойной внимания, не то просто привык к Дусиным выходкам.

– А братец наш где? Опять опаздывать изволят? Галка, вели подавать! А то просто невыносимо хочется есть. Я бы даже сказала, что – жрать.

– Евдокия, веди себя прилично! У нас гости.

Евдокия повернулась к Саломее, сощурилась, разглядывая ее пристально, внимательно, словно увидела впервые.

– Очередная Поленькина пассия? Вот скажи, мамуль, какого… он их сюда таскает? Что за извращение такое? Или ему и в койке твое одобрение нужно?

– Простите мою дочь, она сегодня груба.

Рената улыбалась. Уголками губ, морщинками, разбегавшимися от глаз. Тенью улыбки. И это извинение – тоже не более чем дань привычке.

А и действительно, зачем Саломея – здесь?

Подали ужин. Блюда – странных очертаний, словно вырванные из единой массы и скомканные кем-то куски пластика. И кролик с базиликом. Пироги с ягненком. Морковное пюре. Сельдерей. Артишоки. Эхо скрипки в спрятанных колонках. Ощущение нереальности происходящего, которое лишь усиливается, потому что люди, собравшиеся за столом, молчат. Они сосредоточенно поглощают пищу, к счастью, вполне съедобную и даже вкусную, не глядя друг на друга, не замечая друг друга. И лишь Павел, появившийся где-то в середине ужина, удостаивается неодобрительного взгляда Ренаты.

Скрипки сменяются альтом. Гулкий звук наполняет стены, и оцифрованное пламя растекается в рамках экранов.

– Спасибо, – говорит Рената, когда домработница приносит кофе. – Вы уж извините, но так сложилось, что за столом у нас не принято разговаривать.

Саломея кивнула: в каждом монастыре – свой устав. И вспомнилось, что у них дома всегда говорили. За столом. И возле стола. И на кухне, и потом – еще в саду, за чаем с пирогами. Обсуждали. Делились. Ругались, чтобы тут же помириться. И Саломея долго потом не могла привыкнуть к тому, что она – одна.

– Ох, кажется, я переела. – Евдокия провела по выпуклому животу ладонью.

– Тоже мне новость, – фыркнул Павел.

К счастью, к ужину он вышел без обычного черепа, да и макияж смыл, отчего лицо его стало еще более блеклым и невыразительным.

– Что ж, я предлагаю всем пройти в салон. Милая, вы играете в бридж?

– Нет, – ответила Саломея, которой стало стыдно, что она не играет в бридж. Вот в «Монополию» – это с удовольствием.