Я видел, как он выходит на улицу, попадает под лучи Фра Анджелико и белая простыня утра его обнимает и прячет.

3.36

В четверг пришла большая компания, среди них был бывший телеведущий. Я поздоровался с ним, когда он подошел к бару заказать «побыстрее графин». Он сказал: «Твой Володя арестован и вряд ли придет на днях, будем вытаскивать, чо». Он так сказал, как будто не стало Володи. И ушел.

Я подумал, что в этих соснах нет и никогда не будет никакой бабушки – ни его, ни моей. Сдал технику и вышел на улицу. Снова был светлый новый день, который пытался завернуть меня в простыню. Я закурил и имел возможность докурить. Я добрался до дома без приключений. Завтра опять стану почтальоном, поеду на Неглинную отдавать письмо. Завтра – пятница, пятница – хороший день.

1.13

…Дальше мастер клоунады

Ему все Лиды были рады,

Умел со сцены вызвать смех

И имел большой успех.

Вот друзей здесь общий круг

Это он наш лучший друг

Знаю я – он вам не нов

Это Саша Грызунов.

31.12.1942

Госпиталь. Гусь-Хрустальный. Сергиев Посад, Неглинная ул., 18/1, кв. 8. Симонов А. А.

3.37

Они посадили меня рядом с собой, и мы стали смотреть альбом с фотографиями.

МУЖЧИНА: Здесь.

ЖЕНЩИНА: Да.

МУЖЧИНА: Здесь. Внизу там.

ЖЕНЩИНА: Окопы.

Я: Это окопы, да?

МУЖЧИНА: Это не окопы, это транш… Противотанковые траншеи.

ЖЕНЩИНА: Вот это окопы.

МУЖЧИНА: Это не окопы. Окопы – это когда только для солдат. А это противотанковые траншеи копали. Ты перепутала.

ЖЕНЩИНА: Какая разница, Юра?

МУЖЧИНА: Разница.

ЖЕНЩИНА: Смотри, Мартын.

Я: А, это пошире.

МУЖЧИНА: Во-первых, он широкий. Это раз.

ЖЕНЩИНА: Это широкий.

МУЖЧИНА: Во-вторых, он глубокий, от трех метров, не меньше.

ЖЕНЩИНА: Чтоб танк, если проскочил, он может это самое… Носом прыгнуть.

МУЖЧИНА: Да, носом вниз. Вот как у тебя нос – и у него такой. Мощный.

ЖЕНЩИНА: Юра, ну что ты.

Я: Самолет еще виден.

МУЖЧИНА: Да.

ЖЕНЩИНА: Да воздушные два эшелона сверху. На ближнем эшелоне самолеты дежурят и на дальнем. Если дальние самолеты пропустили врага, то эти на стремени.

МУЖЧИНА: Да.

ЖЕНЩИНА: Вот мы на этих окопах с Юрием Ивановичем познакомились. Первый раз. Ой, какой… Какой некрасивый был у меня.

МУЖЧИНА: Тьфу ты. А чего ж ты тогда, это самое?

ЖЕНЩИНА: Носик. Его звали Носик. «Носик, иди». У него нос такой был… (Смех.)

МУЖЧИНА: Ну не такой прям, как у вас.

ЖЕНЩИНА: Ну Юра. Никак не может успокоиться.

МУЖЧИНА: Перейди на мирное.

ЖЕНЩИНА: На мирное?

МУЖЧИНА: Расскажи про билеты. На двадцать второе июня у нас билеты-то были.

ЖЕНЩИНА: Глубинные бомбы. Там горлышко такое. Мы как раз девочки все вот туда – юрк. И красили.

Помолчали.

МУЖЧИНА: Там двадцать второй год был уже призван. Двадцать третий, двадцать четвертый забрали сразу после… В конце сорок первого года. Потом до нас добрались, до двадцать пятого. В сорок втором.

ЖЕНЩИНА: А девушек вообще в Москве… Зажигалки, конечно, сбрасывали, это конечно.

МУЖЧИНА: Отбарабанил восемь лет.

ЖЕНЩИНА: Да. Менять некем.

МУЖЧИНА: Менять некем. Отслужил. Подошел, это самое, пятидесятый год. Тех солдат, это самое, демобилизовали. «А вы, это самое, за звание еще год». Вот, восемь лет почти без малых.

ЖЕНЩИНА: Юра на Курской дуге ранен был. Отлежался, пошел до Пруссии. Все было.

Я: Какие зажигалки?

МУЖЧИНА: Кофейку, может быть?

ЖЕНЩИНА: Это самое. Мартын.

Я: Что?

ЖЕНЩИНА: А чего ты?

Я: Вот письма вы возьмите, я пойду.

МУЖЧИНА: Какие письма? А. Да нет. Я вот помню начало… Первая бомбежка, значит, была ровно через месяц после начала войны. Ровно.

ЖЕНЩИНА: Немецкая точность.

Я: А кем вы на фронте были? Медсестрой?

ЖЕНЩИНА: Кто была? Меня там контузило – я недолго была на фронте. Смоленск, Витебск. И хватит.

Я: Это оттуда фотография, да? Из госпиталя?

ЖЕНЩИНА: Отлежался в госпитале, дальше пошел.

МУЖЧИНА: Куда глаза глядят.

ЖЕНЩИНА: Ну, демобилизовались. И вот мы с Юрием Ивановичем встречаемся. Восемь, что ли, лет спустя? Снова. Встретились в военкомате. А там очередь была. Он так подходит: «Чего-то я, – говорит, – лицо знакомое». А я тогда не узнала его. Он возмужал – как же, в форме, такой интересный.

МУЖЧИНА: Носик.

ЖЕНЩИНА: Носик уже не такой. Ну, посмеялись так, пошутили и разошлись. Потом встретились. Два года мы это самое.

МУЖЧИНА: Она в техникуме уже училась, я только с фронта пришел.

ЖЕНЩИНА: Еще салага! Но я запомнила день, когда мы пошли на рыночек за молоком. В бидоне. Он всю дорогу рядом со мной шел и смотрел, волновался, как бы я не оступилась.

МУЖЧИНА: И вот мучаемся семьдесят лет.

ЖЕНЩИНА: Да с гаком уже. Уже…

МУЖЧИНА: Мучаем друг друга.

ЖЕНЩИНА: А-а-а-а.

МУЖЧИНА: Чего?

ЖЕНЩИНА: Ой, сейчас расскажу. Когда мы ехали на фронт… А на фронт ехали в телячьих вагонах. Сена там полно… Но мороз был сорок. Птица на ходу замерзала, падала. И паровоз орет. Это значит, уже над нами самолеты немецкие. А паровоз орет, если вагон бомбят и он загорится, чтоб мы успели выскочить. И когда паровоз орет, это так страшно. Это мы уже знаем, летит, значит, над нами. И тут поезд немножко притормозил, потому что уже бомбят где-то. А вдоль состава бежит женщина. Видно, ее где-то подсадили, а потом высадили, очень было строго. Комендант поезда приказал старшим по вагону расстрел на месте, если кого-то посадите чужого. Потому что разные люди были. Могли и шпиона подсадить, чтобы взорвал.

Бежит женщина с мешочком за это самое. Это сейчас рюкзак – мешок, а тогда здесь картошинка и здесь картошинка. Завязывается веревочкой и вот здесь идет сюда-сюда…

МУЖЧИНА: Вещмешок назывался.

ЖЕНЩИНА: Вот с мешочком эта женщина бежит: «Девочки, посадите-посадите!» Ой, ну мне так жалко. А я старшая по вагону была. Я говорю: «Девчонки, давайте посадим». А вагоны высокие товарные. Мы ее за этот мешочек втянули.

«Мне, – говорит, – два пролета». Где-то там повернем-повернем, говорит. А она… Война началась. Перед войной она кончила школу, детей отправила родителям в деревню.

А теперь немец к Смоленску подходит, а деревня там. И дети там. Мы ее подсадили. И уже когда мы доехали, она, уходя, да… А тут бомбежка, нам уже не до сухого пайка. Я говорю: «Девчонки, про нас все равно неизвестно, останемся мы живы или нет. Паек нам