для Справедливости, Щедрости и Умеренности. После того, как художник их записал и много людей уже стало их читать (так как место это знаменито на весь город), о том уж не знаю как прослышал Антонио и, прочтя их, стал невероятно терзаться. В конце концов, он стал стращать сенатора, что, дескать, негоже писать такие грубые стишки на прекрасной живописи и в месте, избранном для прославления самого Карафы и короля. Антонио приказывает подождать два дня, чтобы он сочинил нечто, достойное и семьи Карафа, и Капуанского замка, и королевского изображения. Наконец, спустя восемь дней он прислал свои стихи, о чем я до того момента по болезни ничего не знал. Джованни прислал мне эти стихи и изъяснил мне все дело в письме, не решаясь посетить меня дома, хотя я уже поправлялся. Я закончил свои стихи на следующий день, он – позже, чем через семь дней; и те, и другие находятся на всеобщем обозрении, и каждому из нас дозволяется защищать свои и нападать на чужие в пользу собственных. «Шаткую чернь расколов, столкнулись оба стремленья»*, как говорит в том же месте Вергилий. Джованни, не зная точно, как поступить, послал оба варианта королю как судье и арбитру. Тот тоже не хотел никого обидеть и выбрал срединный путь: ответил, что оба поэта подходят. Однако сам он частным образом признал, что в моих стихах больше сока (так мне рассказали два секретаря). Поэтому получилось так, что на стенах дворца не стали писать ни те, ни другие, так что я решил вынести их на всеобщий суд: если кто-то захочет написать такие картины где-то еще, пусть выбирает любые. Непонятно, от чьего лица написаны стихи Антонио: то ли от лица читателей, что абсурдно, то ли от лица добродетелей, будто бы они говорят не о себе, хотя на самом деле о себе. Я же сделал так, чтобы добродетели не только прямо говорили о самих себе, но и чтобы стихотворения можно было расположить в том порядке, в каком художник собирался писать изображения. В стихах Антонио нельзя начать с Благоразумия. Вот они:

        Iustitia.

Te bone rex sequitur victas Astraea per urbess.

        Charitas.

Te pietas et amor reddunt per secula notum.

        Prudentia.

Agnoscit sociatque suum prudentia gnatum.

        Fortitudo.

Te dignum coelo virtus invicta fatetur.

        Справедливость.

За тобой, добрый царь, по побежденным городам следует Астрея.

        Любовь.

Благочестие и любовь славят тебя на века.

        Благоразумие.

Благоразумие признаёт и принимает тебя своим сыном.

        Смелость.

Непобедимая доблесть признаёт тебя достойным небес*.

Если я не ошибаюсь, в подобных похвалах, умалчивая о прочем, нет ничего, кроме пошлости. То, что приписано отдельным добродетелям, можно отнести ко всем. А что же мои? Они, конечно, не таковы, так что, как говорил Антонио, не имеют ничего общего с его стихами. Я привожу их в изначальном порядке, о котором сказал, начиная с Благоразумия

        Prudentia.

Prima ego virtutum, peragunt mea iussa sorores.

        Iustitia.

Per me stat regis thronus et concordia plebis.

        Charitas, or Largitas.

Celsius est dare nostra, suum quam reddere cuique.

        Temperantia,

Corporis illecebras plus est, quam vincere bella.

        Fortitudo.

In gemmis Adamas, in moribus ipsa triumpho.

        Благоразумие.

Я – первая из добродетелей, и мои сестры вершат мои приказы

        Справедливость.

На мне стоят королевский трон и согласие народа.

        Любовь, или Щедрость.

Выше давать нас, чем каждому платить по заслугам.

        Умеренность.

Победить соблазны тела сложнее, чем выиграть войну.

        Смелость.

Среди камней торжествует адамант, я – среди нравов*.

И хотя король не высказался об этих моих стихах открыто, другие он похвалил… (XIX)

У Валлы наличествуют все характерные качества несостоявшегося критика; он искуснее большинства гуманистов владел филологическим инструментарием, позволяющим освоить все тонкости классической критической лексики. Многие из тех гуманистов, которые высказывались о живописи, не владели ею в полной мере, особенно это касается метафорических значений, но Elegantiae Валлы дает понять, каким, собственно говоря, должен был быть гуманистический анализ живописи:

Mollis homo: molle opus

Говорят о mollis человеке и также о molle произведении искусства; последнее, когда хвалят, первое – когда порицают. Как у Вергилия:

India mittit ebur, molles sua tura Sabaei

А также:

Excudent alii spirantia mollius aera:

Credo equidem vivos ducent de marmore vultus[242].

Это справедливо. Человек не суровый, не надежный и не стойкий не способен выдержать трудные времена или устоять перед лицом удачи и неудачи. Такой человек – mollis, как воск или хрупкое растение… В этом смысле mollis понимается как недостаток. Однако его используют в похвале того, для чего недостатком является твердость (durum) – твердая пища, твердое ложе, твердая почва: лошадь, которую трудно выездить, ingenium, которого трудно обучить. Также можно сказать и о резьбе, если ее называют molle на тех же основаниях – поскольку она не грубая, а значит достойна похвалы. Квинтилиан, говоря об изображениях, молвит, что у одних они duriora, у других – molliora[243].

Под изображениями (signa) подразумеваются резные или отлитые произведения искусства или любые прочие предметы, созданные по образу живых существ: например, живопись на досках. Обрати внимание, что мастера древности создавали картины на досках, а не на стенах. В случаях такого рода mollis относится к тому, что создано, нежели к ingenium, который создает их. (XVIII (d))

Кроме того, в ходе беспощадных атак на юриста и преподавателя эпохи Треченто Бартоло да Сассоферрато[244], Валла нападает на иерархию и символику цветов в позднем Средневековье, отголоски которых еще очень явны у Альберти[245], в основном апеллируя к повседневному опыту.

…Он говорит, что золотой цвет [aureus] – благороднейший из цветов, поскольку им изображается свет. Для изображения лучей солнца, самого светлого из небесных тел, ничто не подходит так, как золотые лучи, ведь известно, что нет ничего славнее света. Обратите внимание на глупость и баранью тупость этого человека. Если для него золотой цвет – это то, что рисуется золотом, то солнце, конечно, не золотое… Если же он использует слово «золотой» вместо рыжего [fulvus], золотисто-красного [rutilus] и желтого [croceus], то кто, кроме подобных