Уок оставил машину на стоянке и вошел в торговый центр.

«Биттеруотер дентал», «Спирит электроникс», «Ред дейри». Ногтевой сервис; азиатка в медицинской маске прыскает лак-спрей на ногти измотанной мамочки, которая ногой покачивает коляску.

Серое небо за стеклянным куполом потолка; мигающее неоновое слово «ТАКОС».

Уок распахнул дверь в приемную. Диванчики вдоль обеих стен были заняты. Клиентки Марты Мэй — исключительно женщины, объединенные материнством и неудачным замужеством; историю каждой можно прочесть в глазах, различий минимум. Секретарше под семьдесят, волосы подсиненные, костюм ярко-розовый. Печатая, облизывает десны; умудряется в то же время говорить по телефону (трубку удерживает между плечом и подбородком) и подмигивать малышке, от рёва которой хочется выскочить вон.

Уок развернулся и побрел к машине.

Ждал до шести, считал выходивших женщин. Видел, как синеволосая секретарша села в ржавый «Форд Бронко» и не меньше минуты билась с упрямым двигателем. Наконец она укатила. Значит, можно предпринять второй заход. В мексиканской закусочной теперь оживление — столики у окна заняли усталые служащие, потягивают пиво.

Уок подергал дверь. Заперто. Стал стучаться.

За рифленым стеклом возникла Марта.

— Извините, рабочий день окончен. Приходите завтра.

— Марта, это я — Уок.

Бесконечная минута ожидания и щелчок замка.

И вот она перед ним.

Несколько мгновений лицом к лицу. Марта Мэй — бледненький эльф. Каштановые волосы. Серый брючный костюм — причем с кроссовками бренда «Чак Тейлор». Уок едва не усмехнулся: прежняя Марта.

Он хотел распахнуть объятия, но Марта встала вполоборота. Без улыбки, жестом пригласила его войти. В кабинете оказалось уютнее, чем думал Уок. Дубовый стол, горшечное растение, во всю стену — стеллажи, литература исключительно юридическая. Марта села и указала Уоку на стул.

— Давненько, Уок.

— Давненько.

— Сварила бы для тебя кофе, но, веришь, к вечеру я как выжатый лимон.

— Я очень рад тебя видеть, Марта.

Долгожданная прежняя улыбка, и эффект от нее на Уока — тоже прежний.

— Бедняжка Стар, — заговорила Марта. — Я хотела приехать на похороны, но у меня было слушание в суде. Никак не могла перенести.

— Цветы твои я получил.

— Страшно представить, что пережили дети.

Стопки бумаг на столе. Не завалы, нет — скорее, пирамиды, подогнанные файлик к файлику, но высоченные. Поговорили о Стар, о шоке, о Бойде и его методах. Уок так все подал, будто его самого задвигать и не думали, будто он тоже — полноправный участник расследования. Напряжение между ним и Мартой оставалось — того сорта, какое возникает при встрече мужчины и женщины, которые видели друг друга обнаженными.

— Ну а что Винсент?

— Он не убивал.

Марта поднялась, прошла к окну. Долго смотрела на хайвей. Уоку был слышен мерный шум машин, изредка взрываемый клаксоном и ревом мотоцикла.

— Я смотрю, Марта, у тебя дело хорошо поставлено. Ты молодец.

Она склонила голову набок.

— Спасибо. Твое одобрение для меня очень много значит.

— Я вовсе не имел в виду…

— Послушай, у меня на обмен любезностями сил нет. Выкладывай, зачем приехал.

В горле пересохло. Уок вообще не хотел обращаться к Марте, ибо отплатить за услугу ему было нечем.

— Ты нужна Винсенту.

Марта обернулась.

— В каком качестве?

— В качестве адвоката. Понимаю, как это звучит, но…

Марта усмехнулась.

— Неужели понимаешь? А послушать — ни малейшего представления у тебя нет!

Она спохватилась, вдохнула поглубже, чтобы успокоиться.

На стене висел диплом колледжа «Саутвестерн». Рядом была пробковая панель с многочисленными фотографиями улыбающихся женщин и детей.

— Я не занимаюсь уголовными делами, Уок.

— Да знаю я, знаю. И Винсенту говорил.

— Мой ответ — нет.

— Моя задача была — уточнить.

Марта улыбнулась.

— До сих пор бегаешь по Винсентовым поручениям?

— Я на все готов, лишь бы избавить невиновного от высшей меры.

— То есть Винсенту грозит смертная казнь?

— Да.

Марта опустилась на стул, ноги в кроссовках устроила на столе.

— Могу порекомендовать опытного адвоката.

— Думаешь, я ему этот вариант не предлагал?

Марта взяла из пиалы конфетку — драже «М&Ms».

— Я-то ему на что сдалась?

— Винсенту после тридцатника за решеткой все вокруг чужое. Только мы двое у него и остались. Он помнит, что ты — юрист, вот и уперся.

— Я даже не представляю, что он за человек теперь. Да и ты наверняка сильно изменился.

— Я как раз практически прежний.

— Это меня и настораживает.

Уок рассмеялся.

— Может, возьмем еды навынос и закрасим белые пятна? — Он говорил тихо, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Тут поблизости готовят суперские такос; всего-то и надо, что восемьдесят девять центов — найдется у тебя?

— А хочешь по-честному?

— Хочу.

— Я потратила немало лет, чтобы Кейп-Хейвен остался позади. Как по-твоему, есть у меня желание возвращаться?

Уок встал, улыбнулся и прошел к двери.

Мейн-стрит медленно оживала.

Милтон, по уши в кровище, расчленял тушу: отдельно грудинка, затем лучшие куски, далее то, что берут на рагу. Впечатление было, что у него в руках не мясницкий топорик, а резец ваятеля. Уоку он задешево уступил стейк — ни один курортник не добился бы такой скидки.

Уок только что говорил с Хэлом. Звонил еженедельно, справлялся о детях, особенно расспрашивал о Робине — ведь мальчик той ночью мог слышать что-то важное. Сегодня Хэл сообщил, что Робину нашли психиатра; это женщина, кабинета у нее нет, и он, Хэл, возит внука прямо к ней домой. От ранчо двадцать миль. Ни имен, ни названий городов они с Хэлом не произносили — Уок перестраховывался.

— Кофе сварить? — с порога спросила Лия Тэллоу.

Уок качнул головой.

— Ты как вообще?

— Устала.

Несколько дней подряд Лия приходила на работу заплаканная. Уоку казалось, дело в муже. Супружеская верность — это не про Эда Тэллоу; когда только он уймется? Мужчины, считал Уок, устроены иначе, порочны изначально и не борются со своими так называемыми слабостями. Потому что идиоты.