— Почти каждый человек хоть раз в жизни да приближается к этой черте.

— Ты же не приблизился, Уок.

— Так я еще и жизнь не прожил.

— Винсент перешел черту в пятнадцать. В ту ночь, когда его доставили, дежурил мой отец. Журналистов понаехало… А судья сказал: всё, поздно. Это уже я сам помню.

Это помнил и Уок.

— Отец говорил, хуже ночи у него за всю службу не было — а ты сам можешь представить, чего он тут навидался. Но пацана в камеру сажать? Ведет он его, а заключенные руки просунули сквозь решетки — ор, грохот. Правда, пара человек тихо сидели. Зато остальные… Встречу устроили, в своем понимании.

Уок вцепился в ячеистую сетку тюремного забора. Пальцы судорожно скрючились, и никак не получалось сделать вдох.

— Мне тогда было девятнадцать. — Кадди затушил окурок, но почему-то не выбросил, продолжал мять. — Всего на четыре года больше, чем Винсенту. Меня в его отсек определили, на третий этаж. И я в нем не убийцу видел, а пацана обычного, вроде товарища по школе или младшего брата. Он мне сразу понравился.

Уок улыбнулся.

— Он у меня из головы не шел. Со смены вернусь домой — о нем думаю. И в отпуске тоже, и даже на свидании: сам в кино сижу с девчонкой, а мысли — про Винсента.

— Серьезно?

— Ну да. Жизни наши сравнивал. Похожи они были бы — если б не единственная ошибка. Зато какая! Малышку насмерть задавить. Господи… Ведь не один ребенок погиб, а два — с Винсентом два выходит, говорю. И вот он снова здесь. Значит, никакое это было не исправление, если новая трагедия случилась. Значит, вообще всё зря.

Те же мысли посещали и Уока.

— Я радовался, что ты приехал его забирать. Конец главы, которая сильно затянулась. Прикидывал: ничего, Винсент сначала начнет. Время есть. Какие наши годы, верно?

— Верно, — ответил Уок, а сам подумал о болезни. Он не готов — ни к самим метаморфозам, ни к их скоропостижности.

— Говорили, Винсенту от меня слишком много поблажек — гулять дозволено дольше, чем остальным, и бог знает что еще. Я и не отрицаю. Я всё делал, что мог. У него ведь жизни никакой не было — так, прозябание… Вот я ему жизнь и отпускал по кусочку. Кто виноват, кто нет, кого правильно осудили, кого неправильно — не нашего ума дело. Мы выполняем свою работу, так?

— Так.

— Я этот конкретный вопрос вообще не задаю. За тридцать лет никого ни разу не спросил.

— Он этого не делал, Кадди.

Тот стал ловить ртом воздух, будто слишком долго в одиночку мучился заявленным вопросом. Наконец отдышался и отворил ворота.

— Комнату я для вас выхлопотал, Уок.

— Спасибо.

Перспектива встречи с Винсентом в общей комнате страшила Уока. Отделенный от него плексигласом, Винсент говорить не станет, это ясно.

Вслед за Кадди Уок прошел в помещение с голыми стенами, с единственным металлическим столом и двумя стульями. В таких комнатах осужденный и адвокат обсуждают дальнейшие действия; здесь вспыхивает и гаснет надежда.

Винсент расписался, где положено. Кадди снял с него наручники, выразительно взглянул на Уока и вышел.

— Ну и чего ты своей молчанкой добиваешься? — начал Уок.

Винсент уселся напротив, закинул ногу на ногу.

— Слушай, Уок, а ты похудел.

Действительно, он сбросил еще пару фунтов. Теперь съедал только завтрак, а потом целый день перебивался кофе. От голодовок болел живот — не то чтобы сильно, нет. Боль, тупая, подвывающая на одной ноте, казалась признаком, что организм снова подвластен Уоку. Таблетки делали свое дело, состояние оставалось стабильным. Уок довольно бодро двигался и даже, забывшись, принимал это благо как должное.

— Может, скажешь, что вообще происходит, Винсент?

— Я ведь письмо тебе написал.

— Ну как же! «Прости» — вот что в нем сказано.

— Это от сердца.

— А остальное?

— Я все обдумал. Сделай как я прошу.

— И не рассчитывай. Твой дом я продавать не стану. По крайней мере, до суда. Будет приговор — будет определенность насчет будущего.

Винсент вроде обиделся. Словно об одолжении попросил, а Уок проявляет черствость. В письме он выразился предельно ясно. Почерк у него был настолько красивый, что Уок перечел письмо дважды. «Продай мой дом, — убеждал Винсент. — Дикки Дарк дает миллион, я согласен».

— Чек он мне уже выписал. Твоя задача — оформить документы.

Уок покачал головой.

— Погоди, мы тебя вытащим…

— Дерьмово выглядишь.

— Со мной порядок.

Помолчали.

— Дачесс и Ро… в смысле, мальчик. Ее братишка. — Винсент произносил имена боязливо, словно был недостоин даже говорить об этих детях.

— Потерпи, Винсент. Не пори горячку. Мы это еще обсудим, мы что-нибудь придумаем. Тебе надо просто выждать время.

— Чего-чего, а времени у меня полно.

Уок достал из кармана пачку жевательной резинки, одну пластинку протянул Винсенту.

— Контрабанда, — заметил тот.

— Она самая.

Напрасно Уок искал в его лице вину или раскаяние. Ни того ни другого не было. Мелькнула мысль, что Винсент почувствовал себя лишним на воле и придумал, как вернуться туда, где ничего не надо решать самому. Уок эту мысль отмел. Бред полнейший. Винсент все время прятал глаза — встретится с ним взглядом на миг, не дольше — и смотрит в сторону.

— Я знаю, Вин.

— Что ты знаешь?

— Что это сделал не ты.

— Виновность определяется задолго до того, как совершается преступление. Просто люди этого не понимают. Им кажется, у них есть выбор. Потом, когда уже ничего не изменить, они прокручивают ситуацию, лазейки ищут: а если б я вот так поступил, а если б вот этак… На самом деле, повторись всё, человек сделал бы то же самое.

— Сказать тебе, почему ты отмалчиваешься? Потому что я тебя сразу поймаю на нестыковках. Не прокатывает твой самооговор, Вин.

— Это не самооговор.

— Допустим. Где тогда оружие?

Винсент сглотнул.

— Найди мне адвоката, пожалуйста.

Уок выдохнул с облегчением, улыбнулся, хлопнул ладонью по столу.

— Давно бы так. Есть у меня парочка толковых ребят, как раз на особо тяжких специализируются.

— Мне нужна Марта Мэй.

Рука Уока застыла в воздухе, не успев опуститься на столешницу и продолжить отбивать победный ритм.

— Не понял.

— Марта Мэй. Ни с кем другим говорить не стану.

— Она же ведет семейные дела.