– Довольно недвусмысленное, как мне кажется, – холодно сказала Гиацинта.

– В мире нет ничего недвусмысленного, если дело касается моего отца, – заметил Гарет.

Глаза барона потемнели.

– Полагаю, мой сын хочет сказать, что я умею различать нюансы. Иногда, моя дорогая мисс Бриджертон, может показаться, что есть лишь черное и белое.

О чем, черт возьми, он говорит?

– В данном случае я в порядке исключения полностью согласен с отцом. Очень часто действительно можно видеть мир с предельной ясностью.

– Как, например, сейчас? – пробормотал барон.

Нет, хотелось выпалить Гиацинте. Это был самый абстрактный и непонятный разговор в ее жизни. Но она промолчала! Частично потому, что ее это не касалось, но еще и потому, что она решила, что ничего не станет делать, чтобы предотвратить надвигающуюся катастрофу.

– Я думаю, мое мнение сейчас совершенно ясно, – тихо сказал Гарет. Он улыбался, но его взгляд оставался серьезным.

И барон неожиданно перенес свое внимание на Гиацинту.

– А как насчет мисс Бриджертон? Вы тоже видите вещи только черными и белыми, или ваш мир окрашен в серые тона?

– Когда как. – Она подняла подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. Лорд Сент-Клер был таким же высоким, как и Гарет, и выглядел здоровым и бодрым. У него были голубые глаза, высокие, широко расставленные скулы, и выглядел он моложаво.

Но Гиацинта сразу его невзлюбила. Что-то в нем было злое, неискреннее и жестокое. И ей не понравилось, как он старался унизить Гарета.

– Дипломатичный ответ, мисс Бриджертон.

– Забавно, я не часто такой бываю.

– Вот как? У вас, насколько мне известно, репутация откровенного человека.

– И заслуженно.

– Прежде чем составить собственное мнение, убедитесь в том, что владеете всей информацией, мисс Бриджертон, особенно если будете принимать важное решение.

Гиацинта хотела ответить какой-нибудь колкостью, но Гарет так сжал ее локоть, что ей стало даже больно.

– Нам пора идти, – сказал он. – Вас, наверное, уже ждет ваша семья.

– Передайте всем мой поклон. Ваша семья принадлежит к высшему обществу. Я уверен, они желают вам самого лучшего.

Гиацинта ничего не ответила. Она не могла понять, в чем заключался подтекст всего этого разговора, но ей не были известны факты, а это раздражало ее больше всего.

Гарет довольно грубо потянул девушку за собой. Она споткнулась о какую-то кочку, стараясь попасть в такт его шагам.

– Что это было? – задохнувшись, спросила она. Он шел так быстро, что она едва за ним поспевала.

– Ничего, – отрезал он.

– Нет было.

Она оглянулась, чтобы убедиться, что лорд Сент-Клер не идет за ними. Он стоял на месте, а вот она потеряла равновесие, снова споткнулась и налетела на Гарета, который, видимо, не собирался проявить по отношению к ней особую нежность и сочувствие. Впрочем, он все же остановился, но лишь на мгновение, чтобы дать ей небольшую передышку.

– Ничего не было, – отрывисто повторил он. Гиацинта знала, что ей не следует ничего говорить, но она не всегда была достаточно осторожна, чтобы прислушаться к внутреннему голосу, предупреждавшему ее, что надо промолчать. И поэтому она спросила, хотя он практически тащил ее в сторону дома:

– Что мы будем делать?

Гарет так неожиданно остановился, что она налетела на него.

– Делать? Мы?

– Да, мы, – сказала она, но не так твердо, как ей хотелось бы.

– Мы ничего не будем делать. Мы вернемся к вам домой, где мы оставим вас на пороге дома, а потом мы пойдем в мою маленькую, тесную квартирку и выпьем.

– Почему вы так его ненавидите? – прямо спросила она, но как можно мягче.

Гарет не ответил, и стало ясно, что он и не собирается отвечать. Это ее не касалось.

– Проводить вас до дома или вы пойдете со своей горничной?

Гиацинта оглянулась. Френсис была позади, около высокого тополя. Похоже, ей было совсем не скучно.

Гиацинта вздохнула. На сей раз от нее потребуется очень много мятных леденцов.

Через двадцать минут, которые прошли в полном молчании.

Удивительно, думал Гарет не без доли отвращения к самому себе, как одна встреча с бароном может испортить такой замечательный день. И дело было не столько в бароне. Он не выносил этого человека, это верно, но не это его беспокоило и не давало спать ночью. Он готов был надавать себе оплеух за свою глупость.

Он ненавидел отца за то, что тот сделал с ним. За то, что один разговор мог сделать из него чужого человека. Или если не чужого, то удивительно хорошую копию Гарета Уильяма Сент-Клера... в возрасте пятнадцати лет. Но теперь-то он взрослый человек, ему двадцать восемь. Он должен уметь сдерживать себя, как взрослый, разговаривая с бароном. Он не должен себя так чувствовать. Он вообще не должен был ничего чувствовать. Ничего.

Но это повторялось каждый раз. Гарет злился, становился сварливым и говорил бог знает что лишь для того, чтобы спровоцировать отца. Это было грубо, недостойно зрелого человека, но он не знал, как это изменить.

На этот раз все произошло на глазах у Гиацинты.

Гарет молча проводил девушку домой. Он видел, что ей хочется поговорить. Но она стойко молчала.

Молча пройдя длинный путь от Гайд-парка, они подошли к ее дому. Горничная Френсис все еще шла позади на расстоянии двадцати футов.

– Мне жаль, что вы стали свидетельницей этой сцены в парке, – быстро проговорил Гарет, понимая, что надо извиниться.

– Думаю, что никто ничего не заметил и вряд ли что-то услышал. И вы не были виноваты.

Он почувствовал, что улыбается.

– Вы зайдете?

Он покачал головой:

– Лучше не надо.

– Мне бы хотелось, чтобы вы зашли.

Она была так необычно серьезна, что Гарет не смог отказать. Они вместе поднялись по ступеням. Так как все Бриджертоны уже разошлись, в гостиной никого не было. Гиацинта подождала, пока он сел, а потом плотно закрыла дверь.

Гарет вопросительно поднял брови. В некоторых кругах закрытой двери было вполне достаточно, чтобы отправиться к алтарю.

– Я привыкла думать, что единственное, что могло сделать мою жизнь счастливее, было наличие отца.

Он не ответил.

– Каждый раз, когда я сердилась на мать, – Гиацинта все еще стояла у двери, – или на одного из своих братьев или сестер, я думала – если бы у меня был отец, все было бы замечательно и он наверняка встал бы на мою сторону. Он, конечно бы, не встал, поскольку почти всегда виновата была я, но меня эта мысль утешала.