разумные доводы. Я хотел знать, почему я не могу вернуться к женщине, в которой нуждаюсь так, как не нуждался ни в чем. Это чувство нарастало весь год и сейчас уже бушевало во мне как смертоносный тайфун. Я готов был сам броситься и зубами прогрызать себе дорогу домой, даже если чертов древний зверь не пойдет за мной. И провались в вечность все последствия, потому что мне нужна была Яна. Нужна как глоток чистого воздуха, который определит — буду я и дальше дышать или задохнусь в собственной тоске.

Дракон, словно прислушавшись ко мне, неожиданно рванул моё сознание из тела и потянул за собой, вплавляя в себя таким образом, каким мы никогда раньше не взаимодействовали. Поразительное ощущение слияния причинило в первый момент такую адскую боль, что я орал, срывая глотку. Словно каждая клетка тела, каждый малейший кусочек сознания принудительно расширился из-за втискивающегося в них несоизмеримо большего содержимого. А когда боль наконец отхлынула, то я понял, что мы — я и дракон, как будто перестали быть разными существами, просто сосуществующими в симбиозе. В этот момент мы были неким общим организмом, скорее похожим на какую-то астральную проекцию меня, но совершенно реальным и все чувствующим. А еще мы неслись куда-то. Нет, не куда-то. К нашей женщине.

Ощущения времени и скорости не существовало, и просто в какой-то момент я увидел себя шагающим по длинным мрачным коридорам главного Орденского дома на верхнем этаже. Я не имел четкой цели, но знал куда идти. Миновав бестелесным призраком мощные деревянные двери, я очутился в огромной светлой комнате, и внутри все свело от нахлынувшей вулканической волны ярости. Эти комнаты наверху предназначались для Дарующих, прошедших обряд Восхождения и обучающихся владеть своей силой. И я ощущал тут присутствие моей Яны каждым нервным окончанием. Она была здесь, а это значило, что кто-то все же провел ее через Восхождение. Кто-то получил это право, и мысль о том, был ей проводник навязан ей, или она добровольно отдала кому-то это право, вдруг захлестнула удавкой моё горло и туго его стянула. И если я раньше думал, что с ума схожу от гнева, то для моих чувств сейчас просто не было определения.

Двери, ведущие в ванную, открылись, и Яна шагнула в комнату, вытирая свои влажные взъерошенные волосы полотенцем. Длинный шелковый халат изумрудного цвета облегал ее еще влажное тело. Наглая ткань алчно льнула к изгибам, по которым я тосковал все это время, нахально облизывала мягким скольжение кожу, от воспоминаний о вкусе которой у меня сводило челюсти.

Яна сделала шаг и вдруг вскинула голову, отбрасывая копну мокрых волос, и уставилась прямо на меня. Её рот удивленно открылся, и она резко выдохнула.

— Рамзин, ты здесь? — ох, как же мне не хватало этого ее голоса, который я помнил то насмешливым, то агрессивным, то низким и хриплым, требующим от меня дать ей кончить и проклинающим за промедление.

— Да, это я пришел взять своё! — рявкнул я, даже не зная, может ли она меня слышать и видеть, но явно чувствовала. Чувствовала и не забыла. Я прочел это во взрывном расширении черноты зрачков, затопившей зелень ее глаз, что показались мне даже ярче, чем я помнил. В дерганом трепетании тонких ноздрей, которые тщетно ловили мой запах. В сбившемся дыхании. В том, как суматошно забился пульс в голубоватой венке сквозь тонкую кожу ее шеи, которую я так часто раньше ласкал губами. В том, как затвердели ее соски под тонкой тканью. И осознания этого было достаточно, чтобы концентрированная удушливая злость обратилась в невыносимо жгучее желание, которое опьянило сразу до невменяемости, до полной потери ориентации. Перестало существовать все вокруг, стало неважным, сжалось, схлопнулось, испепелилось. Все мои гневные вопросы, ревность, гложущая столько времени тоска вдруг стали зыбким туманом и рассеялись от следующего ее резкого выдоха. В одно мгновение я смотрел на Яну, а в следующее уже прижимал ее к дверям ванной, впитывая каждым сантиметром тела ощущение такого дурманящего и столь долго желанного тепла. Губы к губам. Не поцелуй еще, не просящее впустить облизывание, не наглое упорство требующего впустить жадного языка. Только мой рот, тесно прижатый к ее — напряженному до побелевшей, сжатой тонкой упрямой линии. Только взгляд напротив, в котором диким калейдоскопом проносились эмоции. Полное шокированное узнавание, стремительно нарастающий смерч долго сдерживаемого гнева, и вслед за ним ослепительно острая вспышка желания, такого же неподдающегося ни малейшему контролю разума, как моё собственное. А потом ее веки опускаются, Яна выдыхает одновременно досадливо и признавая поражение и осторожно, словно пробуя на вкус, обхватывает мою верхнюю губу. Проводит языком едва касаясь. Посасывает, то ли вспоминая вкус, то ли приноравливаясь. Потом тоже самое с нижней губой, и я не двигаюсь, не тороплю, позволяю ей вести в эти короткие мгновения, запоминая, выжигая в мозгу и собственной плоти эти, кажется, уже почти забытые ощущения. Её пальцы скользят по моим плечам неловкими, дерганными рывками и вплетаются в волосы, сначала будто не веря в реальность, но потом сразу и без предупреждения загребают, сжимают, нарочно причиняют боль. И я еле сдерживаюсь, чтобы не сорваться, не впиться в нее зубами, отметить, присвоить заново. А Яна не желает быть нежной и провоцирует меня, напористо потершись своим животом о мою пульсирующую от потребности отвердевшую плоть. И это словно срывает с меня все остатки здравомыслия, и я алчно пытаюсь перехватить у нее инициативу в поцелуе. Но Яна как всегда ничего не отдает без боя. Моя упрямая, дерзкая, одуряюще сладкая женщина! Её язык борется с моим, губы неистово атакуют, одномоментно срываясь с осторожного изучения в яростную атаку. И нам обоим плевать, что губы в ранах от этого голодного напора, что зубы сталкиваются, и эта ласка уже с привкусом крови. Нам чертовски недостаточно, неимоверно мало, мало того, что есть. Мы уже не целуемся — пожрать друг друга пытаемся. Наши руки шарят, сжимают. Мы мешаем друг другу в этой суматошной жажде захватить побольше, быть везде одновременно.

Яна стонет и больно дергает меня за волосы, отстраняя от своего рта, а я рычу и тянусь обратно, готовый озверело клацать зубами, как зверь, у которого отняли добычу, без которой он издохнет с голоду. Не могу вынести даже сантиметра между нами. Хочу ее… Как же я хочу ее! Оглаживаю грудь, баюкаю в ладонях ее полноту, поражаясь тому, что она как будто стала еще тяжелее и совершеннее, чем я помню. Отдергивая в сторону проклятую ткань,