– Моя сестра, – сказал Патриции по-немецки Марецкий. – Сейчас я тебя с ней познакомлю.

Две женщины встречались впервые. У Марецкой был оценивающий пристрастный взгляд, а Патриция смотрелась оробевшей вдруг девчонкой, и Китайгородцев обнаружил, что напоминает ему эта сцена. Так невеста знакомится с будущей свекровью. Позже отношения между ними могут сложиться как угодно, но при первой встрече – только робость, чувство неловкости, боязнь сделать что-то не так.

– Здравствуйте, – сказала по-русски Марецкая. – Я очень рада вас видеть.

Марецкий перевел. Патриция, смущаясь, поздоровалась и тоже сказала, что очень рада этой встрече. И опять Марецкий переводил, на этот раз уже с немецкого. Кажется, взаимное незнание языков должно было помочь женщинам избежать неловких ситуаций. Чем меньше говоришь, тем меньше шансов попасть впросак.

Музыканты заиграли что-то веселое. Теплоход отошел от причала. Официанты зажгли на столах свечи, в которых сейчас не было никакой другой надобности, кроме как создание атмосферы – романтичной и уютной. Марецкий всех пригласил к столу. Инна и Патриция сели рядом с ним – одна по левую руку, другая по правую.

За спиной Китайгородцева вдруг вынырнул Евдокимов.

– Что там за история с официантами? – осведомился он голосом будничным и почти равнодушным.

– Начальство мое что-то заартачилось, – пожал плечами Китайгородцев. – Без проверки, мол, говорят. Надо бы подстраховаться.

– Ну надо же, – сказал Евдокимов. – Действительно недосмотрели.

* * *

Телохранитель Китайгородцев:

Помните диалог двух милиционеров в фильме «Бриллиантовая рука»? Он там звучит примерно так:

– Я думаю, что надо…

– Не надо!

– А если…

– Не стоит!

– Хорошо. А может…

– А вот это попробуйте!

Они якобы понимают друг друга с полуслова, когда фраза еще даже не произнесена до конца. Вроде бы шутка. А на самом деле там все как в жизни. Только преподнесено в шутливой форме. Потому что люди, работающие в одной области и имеющие опыт, который нарабатывается потом и горбом, способны действительно превосходно понимать друг друга, даже когда о чем-то и не говорится напрямую. Вот так и у нас с Евдокимовым. В прошлую нашу встречу он сказал, что не нравится ему присутствие на борту теплохода ресторанной обслуги со стороны. Лучше бы, мол, взять уже проверенную. Я тогда прикинулся лопух лопухом, только кивнул в ответ: дескать, не возражаю. На самом деле отобранных Евдокимовым людей я к теплоходу не подпущу и на пушечный выстрел. Потому что это для Евдокимова они свои, а для меня они чужие. Потому что они специально отобраны Евдокимовым. Человеком, про которого я ничего не знаю, кроме того, что Марецкая по одним ей известным соображениям доверила ему свою безопасность. И когда я объяснял человеку Евдокимова, почему не могу пустить этих ребят на борт, когда плел ему про отсутствие списков и невозможность предварительно навести справки, я всего лишь воспользовался оплошностью Евдокимова. Предоставь он вовремя списки, я нашел бы какую-то иную причину. Неясности в чьей-то биографии, отсутствие фотографий или санитарных книжек, указание моего начальства или просто мое личное решение – что угодно, но эти ребята на борт не поднялись бы. Я понял, что Евдокимов хотел провести на борт своих людей, но не допустил этого. А Евдокимов понял, что я это понял. Это как те два милиционера. Мы с ним поняли друг друга практически без слов. Он хотел схитрить, но не получилось. Я его перехитрил. Один – ноль в мою пользу. А ребята те никакие не официанты, конечно. Коллеги Евдокимова. Я эту публику чую за версту. И методы знакомые. Мы у себя в «Барбакане» тоже по мере необходимости подобное проделываем. На Евдокимова я не обижаюсь. И он на меня, как я думаю, тоже. Как профессионалы, мы понимаем друг друга. Работа ведь у нас одинаковая. Только хозяева разные. Вот в этом все дело.

* * *

– Друзья мои! – сказал Марецкий. – Я рад представить вам Патрицию, мою богиню и госпожу…

Он говорил шутливо, и все присутствующие за столом улыбались ему в ответ. Марецкий сек свои фразы на короткие куски, чтобы тут же, без задержки, переводить их специально для Патриции. Она слушала, чуть склонив голову и явно смущаясь, и в этом своем смущении была необычайно мила.

Ни слова не было сказано о том, что она его невеста, и вообще речь будто бы шла о женщине, которая впервые оказалась в этой компании, где все уже давным-давно друг друга знают, а ее надо лишь просто представить присутствующим. Патриция смущалась. Марецкий шутил, но явно был взволнован. Его сестра сдержанно улыбалась и, кажется, пребывала в напряжении. Здесь, за столом, Марецкая смотрелась матерью, сын которой решил наконец жениться и как раз сегодня объявил о помолвке во всеуслышанье. Вот так у них с братом распределились в этой жизни роли. Он беспечен и берет от жизни все, что только возможно, а у нее болит о нем сердце, и она ждет не дождется, когда же он наконец остепенится.

Потом Патриция сказала, что ей здесь очень нравится, ее покорила Москва и что все происходящее с ней было бы невозможно (тут она покраснела) без человека, который находится с нею рядом… Марецкий до этих слов переводил более-менее сносно и даже, наверное, близко к тексту, но тут забастовал, и хотя Патриция еще что-то говорила, Марецкий сказал, что дальше переводить уже совсем невозможно. Кто-то заявил, что не допустит цензуры, но Марецкий был непреклонен.

Все засмеялись. Патриция опять смутилась и замолчала.

– Она совсем не говорит по-русски? – поинтересовался кто-то.

– Гм… – смешался Марецкий. – Видите ли…

Посмотрел на Патрицию, будто сомневался, можно ли доверить гостям их общую тайну.

– Когда мы с ней только познакомились, она не знала по-нашему ни слова. Но в этот приезд, в первый же день, вдруг объявила о том, что поднабралась кое-каких русских слов. Откуда? Что? Объясняет: в Германии сейчас немало русских, она стала прислушиваться… Ну, конечно, готовилась к встрече со мной, хотела блеснуть. Блесни, говорю. Она сказала несколько слов по-русски. Все, стоп. Милая моя, говорю ей, если не хочешь загреметь в кутузку здесь, в России, за мелкое хулиганство, оскорбление общественной нравственности – никогда больше не обнаруживай своих познаний в русском языке. У нас такие слова половозрелые подростки на заборах пишут…

С двух берегов на них смотрел десятимиллионный город. Мелодия стекала за борт и стелилась над водой. Солнце катилось к горизонту. Было хорошо и весело. И легко верилось в то, что счастье в жизни есть.

Уже было выпито много водки. Икру ели ложками. Мужчины ослабили галстуки. И совсем не хотелось музыкальной классики. Душа требовала праздника. Китайгородцев был в курсе предстоящих метаморфоз, поскольку отвечал сегодня за все, что происходило на судне, но для большинства присутствующих смена декораций оказалась полной неожиданностью.