– Ты поймешь, что это такое, только когда зайдешь в воду.

Мы спустились по противоположному скату дюны и зашли в воду по колено. Волны разбивались о мои ноги, и я ясно чувствовал их невероятную мощь. Этого ощущения мне никогда не забыть. От него буквально захватывало дух.

Мой спутник тоже стоял, погрузившись в глубокую задумчивость. Наконец он наклонился, зачерпнул ладонью воды и поднес к губам. Прополоскав рот, он выплюнул воду длинной струей и повернулся ко мне.

– Попробуй, это тебе не повредит. Только не глотай, разве что совсем немного.

Я тоже зачерпнул воды. Она была горьковато-соленой на вкус, и в ней ощущались пузырьки воздуха и песок. Потом я попытался сплюнуть, как он, но вместо струи у меня получились сплошные брызги.

Он рассмеялся.

– Мне она тоже не особенно нравится. Но иногда… иногда просто нужно напомнить себе этот вкус.

Так мы стояли, незаметно зайдя в воду почти по бедра. Его джинсы промокли насквозь, но он, казалось, этого не замечал. И его нисколько не волновало, что моя одежда тоже промокла. Мы смотрели в сверкающую синюю даль, пока у нас не заболели глаза. Потом он показал мне на стремительные черные тучи, которые появились из-за горизонта и теперь неслись по небу слева направо, поднимаясь все выше. Тучи были большими и маленькими и казались мохнатыми, словно собаки или кошки, а среди них сверкали далекие белые молнии.

– Будет сильный ливень. Такой, что в нашем болоте все лягушки перетонут, – сказал он.

Словно подтверждая его слова, над нашими головами раздался могучий удар грома, но он не испугался, только посмотрел вверх.

В отличие от него, я вздрогнул и обернулся в сторону берега, который оказался неожиданно далеко.

– Не бойся. Это просто Бог передвигает мебель у себя в раю.

Я неуверенно улыбнулся.

– К тому же, – добавил он, глядя куда-то в потемневший океан и обращаясь явно не ко мне, – тому, кто умер, уже ничего не страшно.

Ну а потом мы бежали по мелководью назад, карабкались на дюну и продирались сквозь траву. Мы были уже почти в самом низу, когда с неба упали первые капли дождя – редкие, но очень крупные. Нам оставалось только забраться в кабину, когда мой новый знакомый вдруг остановился, снял бейсболку и, запрокинув голову, широко раскрыл рот. Капли воды дрожали на его коже, стекали по лицу, смачивали язык. Наконец он распахнул дверцу кабины с моей стороны.

– Бесплатная вода. Никогда не упускай случая напиться, понял?

Мы сидели в кабине и сушились, а снаружи низвергались с небес настоящие водопады. Более сильного дождя я никогда еще не видел. «Дворники» не справлялись с потоками, стекавшими по лобовому стеклу, да и в любом случае смотреть там было не на что: видимость упала настолько, что мы едва различали переднюю часть автомобильного капота.

Улыбнувшись, мой спутник откинул голову на подголовник. Ему приходилось почти кричать, чтобы перекрыть стук дождевых капель по крыше:

– Льет так, словно корова помочилась с высокой скалы!

Очередная молния вспыхнула совсем близко. Удар грома эхом отозвался в кабине, и я, подскочив на сиденье, с силой вцепился в дверную ручку.

– Ага!.. – Он по-доброму усмехнулся. – Иногда, когда гром ударит достаточно близко, я тоже чувствую себя так, словно мне в зад нюхательного табаку напихали.

Я был не совсем уверен, чтó он имеет в виду, но раздавшийся сразу за этими словами негромкий смех сказал мне все, что я хотел узнать.

А еще через несколько минут дождь неожиданно ослабел и закончился. Тучи улетели прочь и выглянуло солнце, которое мигом высушило асфальт – лишь кое-где над дорогой еще клубился пар. Мой спутник включил мотор, и мы тронулись в обратный путь. Проехав клуб и ворота с будкой охранника, мы снова выехали на дамбу, а еще минут через двадцать свернули с шоссе на подъездную дорожку, которую я с тех пор видел бесчисленное количество раз. Она была в основном грунтовой, лишь кое-где подсыпанной гравием и обсаженной по обеим сторонам могучими пекановыми деревьями, с веток которых свисали гирлянды испанского мха. Где-то в листве громко стрекотали крупные белки с очень темным, почти черным мехом, а за деревьями раскинулось пастбище, на котором паслось несколько крупных коров с огромными рогами. Ярко-зеленая, как мякоть спелого авокадо, овсяница слегка покачивалась под ветром, напоминая шелковистый ковер, тянувшийся от шоссе до самого горизонта.

Внезапно я заметил на нижних ветвях деревьев пять или шесть довольно крупных птиц с длинными хвостами, которые расцветкой крыльев и грудки напоминали радугу.

– Это павлины. Лорна их разводит, – пояснил мой спутник. – Ей они нравятся, но, на мой взгляд, шуму от них больше, чем от десятка баб, которые субботним вечером собрались почесать языки на веранде.

Ближе к концу подъездной дороги рытвины стали глубже, и мы поехали медленнее. Неожиданно мой новый знакомый вовсе остановил машину и, выйдя на середину дороги, подобрал что-то с земли. Вернувшись к машине с моей стороны, он показал мне раскрытую ладонь, на которой лежал пекановый орех. Раньше я никогда не видел этих орехов в скорлупе и думал, что они так и растут на деревьях очищенными и упакованными в целлофановые пакетики. Своими сильными руками мой спутник без труда раздавил орех и протянул мне ядрышко.

Оно было большим и очень вкусным.

Двухэтажный дом, к которому мы подъехали, был выкрашен белой краской. Первый этаж обрамляла высокая веранда, под которой могла поместиться достаточно крупная собака. Заслышав шум мотора, на крыльцо вышла высокая стройная женщина с длинными черными волосами, которые доставали ей до поясницы. Увидев меня, она спустилась со ступенек и, опустившись на колени, поцеловала меня в щеку. Я очень хорошо это помню, потому что над верхней губой у нее был легкий пушок – почему-то светлый, хотя ее волосы и брови были иссиня-черными.

– Привет, – сказала она и посмотрела на моего спутника, а потом снова на меня. – Меня зовут Лорна.

И, взяв меня за руку, она повела меня на кухню. Обеденный стол оказался сплошь завален отрезными рекламными купонами, предлагавшими скидки на товар, и карточками тотализатора. Лорна, решительно сдвинув в сторону бумажный мусор, усадила меня на стул. Взяв из буфета большую тарелку, она подошла к электрокашеварке и, вооружившись ложкой на длинной ручке, стала накладывать на нее картофельное пюре, грудинку, тушеный горох и поджаренный хлеб. Ставя тарелку передо мной, Лорна сказала:

– Мы не знали точно, что ты любишь, поэтому, когда я спросила Лайама, что приготовить, он ответил – мол, ему кажется, ты должен любить то же, что и он. – Она постучала вилкой по своей тарелке (куда меньшего размера, чем моя). – То есть вот это…

Я в растерянности переводил взгляд с нее на моего спутника и обратно.

– Лайам?..

– Это я так его называю. Остальные зовут его просто Уилли.

При этих словах Уилли-Лайам, вошедший в кухню следом за мной, улыбнулся, но лицо его как-то болезненно напряглось, а в глазах блеснули слезы. Как-то странно взглянув на меня, он сел к столу, вытянул перед собой руки, и мы с Лорной взялись за них – я за одну, она за другую. Я все ждал, когда же он начнет читать молитву, но Уилли молчал. Пальцы его дрожали, слезы капали с носа в тарелку; кажется, даже плечи его пару раз дернулись, словно он сдерживал рыдание. Наконец Лорна негромко произнесла: