справлялись и даже успевали забрать серебряные ложечки, которыми размешивали сахар, до того, как чай попадал в руки гостей.

Господ неохотно, но пропускали. Степан понял, что им не пробиться, или пробиться, но не сейчас, потому занял место недалеко от выхода в галерею героев, поставив рядом с собой и Никиту.

— Вот здесь, — толковал он старшему товарищу, — проход, который не обойти. Это путь в бальную залу. Видишь, господа идут? И царь здесь пройдёт, так что стоим и ждём.

Пока же было на что посмотреть и без царя. В отличие от «мужиков», одетых добротно, по возможности ярко, но всё же не так, чем если бы им разрешили больший выбор одежды (за исключением редких женщин, конечно), господа постарались вовсю.

Мужчины, так же ограниченные в выборе, почти поголовно в домино, постарались как минимум выбрать плащи разного цвета. Были и белые, и синие, и фиолетовые, и красные, и жёлтые, и чёрные, разумеется, и салатовые, и песочного цвета, и коричневые, даже оранжевый плащ присутствовал. Все они явились без масок, запрещённых по той логике, что зачем же маски, если и без того маскарад и никто никого не знает? Даже государь здесь был совершенно неузнаваем, и обратись к нему некто со словами «ваше императорское величество», получил бы в ответ только взгляд, полный недоумения, тогда как нейтральное «вы» — а порою и «ты» — воспринималось доброжелательно.

Женщины — совсем другое дело. Все в масках, сверкая драгоценностями (значительная их часть была заменена фальшивыми в связи с особенностью этого маскарада), в самых фантастических нарядах, они являлись подлинной красотой и украшением бала. Каких только костюмов они не изобрели! Но, к единственному сожалению, имели крайне смутное представление о том, как выглядело (или должно было бы выглядеть) то, чему стремились подражать. Поэтому публике являлись порой такие шедевры как «костюм Евы» в виде кринолинового бархатного платья или «костюм рыцаря» — и сам по себе довольно своеобразный, и славно сочетаемый с обязательным для всех женщин кокошником.

Степан пытался угадать, что же представляет собой костюм очередной дамы, как над его ухом раздался знакомый сердитый голос:

— И что это мы здесь делаем?

Пушкин, а это был он, пребывал в отвратительном расположении духа. Приказ присутствовать на маскараде (воспринять иначе настойчивое пожелание от министерства двора было сложно), известие о скором получении им звания камер-юнкера — всё это не способствовало хорошему настроению. Поэт на бал явился, но, будучи сердит, занялся тем, что мысленно назвал «мещанством», — разглядывал гостей-недворян. Нечаянно обнаружив Степана с Никитой, Пушкин остолбенел было от изумления. Даже для Степана подобное казалось уже слишком. Александр протиснулся к парочке и задал резонный вопрос, не суливший им ничего хорошего.

Никита побелел и как-то сжался. Ему ли, приставленному к «Саше» четверть века назад, ему ли вытворять такие кунштюки, с которыми всё детское озорство барчука и рядом не стояло?

Степан держался спокойно, хотя тоже явно испытывал неловкость. Отвечать ему, впрочем, не пришлось. По головам прошелестело слово «царь», и всё внимание публики направилось ко входу, на государя с двумя дамами. Памятуя о правилах, то есть о том, что он никем совершенно не узнан, император спокойно шёл через залу. Странное дело — он шёл ровным шагом и беспрепятственно там, где мгновение назад яблоку было негде упасть. Перед ним расступались, а за ним — смыкались.

Внезапно государь остановился. Всё замерло. Наклонившись к дамам, он что-то шепнул, после этого выпрямился и подошёл прямо к нашим приятелям и их кусающему губы барину.

Николай пристально разглядывал троицу. «Вот он, знаменитый взгляд василиска, — подумал Стёпа, — что-то мне страшно. Нет, я не трус, но я боюсь. Мама, роди меня обратно. Впрочем, мне кажется, или его величество смеётся?»

Царь не смеялся, но глаза его и правда прекратили «убивать».

— Хороший нынче бал, не правда ли? — услышал Степан до того, как понял, что произнёс это сам.

— Неплохой, — неожиданно ответил император. — А ты, я смотрю, знаток?

— Не очень. Мне больше чай с баранками нравится. Но здесь тоже неплохо.

Теперь Степан был уверен, что не ошибся: глаза Николая смеялись.

— Под вашу ответственность, — сказал император Пушкину, повернулся и тем же ровным шагом вернулся к ожидавшим дамам. Продолжив движение к выходу, он вскоре прошёл в галерею героев, оттуда в Георгиевский зал, где, судя по донёсшейся музыке, тотчас начался бал.

— Быстро отсюда. Оба, — Пушкин, в отличие от царя, смешного не видел вовсе. — Чтобы духу вашего здесь не было. Ясно? А с тобой, любитель баранок, я ещё поговорю. Мало не покажется.

Никита дышал как рыба, выброшенная на берег, и держался за сердце. Произошедшее с ним за день было слишком для немолодого слуги. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя и поразмыслить. Пока же он на ватных ногах следовал за Степаном и не сразу понял, что идут они куда-то не туда, во всяком случае, не тем путём, каким пришли.

— Куда мы, Степа? — задал он вопрос слабым голосом.

— Куда Макар ведёт, туда и идём, — пожал плечами на ходу приятель. Тут только Никита разглядел, что и правда, перед ними кто-то идёт, судя по виду — дворцовый лакей.

— Куда? Что? Ты что? Барин сказал! Царь сказал! Зачем? Кто? — выдал Никита каскад вопросов, от которых Степан только оскалился и хлопнул его по плечу.

— Не дрейф, Никита! Всё, что могло быть страшного, то уже случилось. Жаль, бал не посмотрели толком. Все эти полонезы... эх. Ну, значит не судьба. А идём мы, друг мой, в людскую.

— К-куда? — от предчувствия чего-то ужасного — всегда сопровождающего людей, слишком долго бывших слугами, при понимании, что приказ хозяина исполняется неправильно — он стал заикаться.

— На чердак, — просто ответил Степан. — Макар там живёт. Обещал показать. Вот и посмотрим.

— З-зачем?

— Понимаешь, Никита... как бы тебе сказать. Есть здесь одна легенда. Правда или нет — не знаю. Вот проверить хочу.

— Правда, правда, — подал голос Макар, — сами увидите.

Он вёл «гостей» «домой», как называли свои жилые помещения бесчисленные слуги дворца. Значительная часть их располагалась действительно на чердаке. Иного варианта разместить более двух тысяч человек прислуги, кроме как использовать все мало-мальски пригодные места, не было. На чердаках жили сотни лакеев разных профессий, поваров, ламповщиков, дровоносов, трубочистов и прочих. Жила там и рота пожарной охраны, и