Джордж Болтон ясно видел открывавшуюся возможность: в феврале 1957 года он перешел из Банка Англии в Банк Лондона и Южной Америки (Bank of London and South America, BOLSA) [далее везде – BOLSA], ныне входящий в Lloyds Bank. Уже через месяц в BOLSA евродолларовые депозиты составляли 3 миллиона долларов; через три года этот показатель вырос до 247 миллионов долларов (в те времена это были очень большие деньги) и продолжал расти. Вскоре BOLSA стал крупнейшим игроком на рынке. Практически сразу же после перехода Болтона BOLSA открыл совместное предприятие на Багамах – крепкой и надежной британской налоговой гавани, в валютном совете которого одно место занимал представитель Банка Англии. Затем BOLSA развернул экспансию на Каймановых островах, Антигуа и в других зонах, вытягивая долларовые вклады из Северной и Южной Америки и без шума вливая их в нерегулируемый лондонский офшорный рынок.

Дефицит США, по мере того как 1960-е годы шли к концу, становился все больше и больше. Расходы США за рубежом были слишком велики по сравнению с доходами американской казны, и огромные суммы долларов уходили из страны на еврорынок.

Следующий стимул офшорный лондонский рынок получил в 1963 году, когда появились еврооблигации. Эти вновь изобретенные инструменты представляли собой нерегулируемые офшорные облигации на предъявителя, то есть были именно анонимными. Любой, кто предъявлял эти клочки бумаги, являлся их собственником. Еврооблигации немного напоминали сверхценные долларовые банкноты: никто не регистрировал имена их владельцев, а потому они были идеальным средством ухода от налогов. Облигации на предъявителя – непременный атрибут голливудских фильмов про мерзавцев вроде «Полицейского из Беверли-Хиллс» или «Крепкого орешка»; их считают настолько губительными, что во многих странах они запрещены законом. Крайнее свое воплощение цинизм офшорных деяний получил в составленном в 1963 году меморандуме Банка Англии, где черным по белому написано: «Какое бы сильное отвращение ни вызывал у нас спекулятивный капитал, мы не можем… отказываться принимать эти деньги» 29. Тут-то и были состряпаны новые еврооблигации. Банк, штаб-квартира которого находилось в Лондоне, эмитировал их в амстердамском аэропорту Схипхол, уклоняясь от британского гербового сбора; выплаты наличных по купонам обычно производились в Люксембурге, чтобы избежать британских подоходных налогов30.

Демонтаж системы государственного регулирования вполне успешно встраивался в общий процесс 1960-х годов, в частности, в мятежную культурную жизнь столицы Англии. Законодателем новой мировой моды становился Лондон, где свергались все общепринятые стереотипы и устанавливались новые каноны стиля. Приветствовалось все, что выбивалось из привычных представлений, что подрывало государственную власть и авторитеты, – подобные мятежные настроения пронизывали все общество сверху донизу. В этот ряд вписывались и вылазки Джеймса Бонда в офшоры: в фильме «Золотой палец» (1964) суперагент посещает Швейцарию, а в фильме «Шаровая молния» (1965) – Нассау. Зрителя бондианы бросало в дрожь от соблазнительных картинок налоговых гаваней и всего запретного, что с ними связано. Радиостанция Radio Caroline («самая знаменитая офшорная радиостанция мира») начала вещание с борта судна Caroline, находившегося в проливе Ла-Манш, то есть вне зоны действия британских правил и лицензий на радиовещание. Новая пиратская станция совершила настоящую революцию – благодаря ей мир начал слушать рок-н-ролл. И это вызвало еще большее любопытство и даже симпатию к загадочному слову «офшор».

Бурный рост еврорынка продолжался. Объем совершаемых сделок к 1970 году оценивали в 46 миллиардов долларов, а к 1975 году он превысил совокупный объем валютных резервов всех стран мира. Когда в 1970-х годах возникли потрясения, вызванные эмбарго на поставки нефти и резким ростом цен на нефть, еврорынок стал каналом, по которому богатые нефтью страны выводили избытки своих поступлений в страны-потребители, страдавшие от дефицита средств. По мере того как пламя от костра, называвшегося еврорынком, поднималось все выше, капитал начал штурм цитаделей власти и демократического национального государства. Известный экономист Александр Сакс не преувеличивал, говоря, что этот «новый банковский порядок… переписал каждую строчку в бухгалтерском учете»31. Гари Берн, один из весьма немногих ученых, глубоко изучивших рынок, пошел еще дальше, назвав евродоллары и еврорынок «новым видом денег и новым рынком, на которых эти деньги обращаются».

Еврорынок продолжал расти как снежный ком: в 1980 году его объем составлял 500 миллиардов долларов, а еще через восемь лет – уже 2,6 триллиона долларов32; к 1997 году на нем предоставляли почти 90 % всех международных кредитов. Теперь этот рынок стал настолько всеобъемлющим, что Банк международных расчетов, осуществляющий надзор за глобальными финансовыми потоками, отказался от попыток измерить его объем и теперь просто суммирует все сделки, совершаемые на расширенных валютных рынках.

Каждое новое правительство пытается облагать налогами этот рынок или регулировать его – и всякий раз терпит неудачу. «Евродоллар – докучливая, увертливая, скользкая тварь, – писала в 1975 году экономист Джейн Снеддон Литтл. – Пытаясь обуздать рынки, руководители центральных банков ставят себя в глупое положение людей, которые охотятся на слонов с сачками для ловли бабочек. Хотя различные власти время от времени захватывают слона за колено или даже набрасывают сеть на его туловище, животное, как правило, вырывается через прорехи в сети… Евродоллары представляют проблемы, с которыми центральные банки никогда прежде не сталкивались» 33. Тем примечательнее явление, которое Гари Берн называет «самым важным новшеством со времен изобретения банкнот», остающимся, по большей части, пока неизученным34. Это все та же старая проблема офшоров: никто не обращает внимания на происходящее у всех на виду.

Наспех проведенный расчет показывает, почему нерегулируемый офшорный еврорынок (и в более широком смысле офшорный капитал) может приносить необычайно высокие прибыли, которые намного превышают возможные выгоды уклонения от налогов. Правительства требуют, чтобы банки делали резервы по принятым ими депозитам. Представим некий французский банк, который, в соответствии с официальными требованиями о резервировании средств, должен держать 10 % суммы депозитов в наличных. Текущая ставка по кредитам – 5 % годовых, процент по депозитам – 4 %. Теперь из каждых 100 долларов банк может выдать в кредит только 90 долларов под 5 % годовых, что принесет банку 4,5 доллара дохода. Из этих 4,5 доллара банк должен выплатить вкладчикам 4 % от суммы их депозитов (4 % от 100 долларов составят 4 доллара), что оставляет банку всего лишь 50 центов дохода. Вычтем операционные расходы банка (скажем, 40 центов) – и со 100 долларов прибыль банка составит жалкие 10 центов. А теперь представим вместо этого французского банка, соблюдающего требования законодательства, банк, работающий на лондонском офшорном еврорынке. Там нет требований о резервировании, и банк может выдать в кредит все 100 долларов под 5 % и заработать на этом 5 долларов. Вычтем из этих 5 долларов 4 доллара процентов, выплачиваемых вкладчикам, и 40 центов, приходящиеся на операционные расходы банка. Прибыль получается ошеломляющей – она составляет 60 центов, что в шесть раз выше прибыли банка, работающего по закону.