В левой руке – кинжал, подаренный братом, в правой – тяжелая турецкая сабля. Пока еще тяжелая. Начну упражнения, станет просто неподъемной.

Дед не самый опасный противник. Годы не те. Но других в деревне не осталось. Мужчины, не занятые в походе, пасут овец в горах или ковыряются на полях, женщины – там же. Дети повзрослее помогают родителям. Остались раненые гайдуки, увечные, вроде одноногого Ненада, отца Саво, да совсем мелкая ребятня под присмотром ветхих стариков.

Мы машем клинками. На прошлой неделе Мирко гонял меня с деревяшками вместо настоящего оружия. Из ореха вытесали несколько убогих подобий турецких сабель. Такой макет намного тяжелее, но и безопасней в непривычных руках. Кроме того, для восстановления сил лучше орудовать предметом поувесистей. Теперь же перешли к нормальному оружию. Только обернули лезвия толстой кожей – так зарубок меньше.

Под ударами Мирко я отступаю к крыльцу дома. Малышня активно болеет, часть поддерживает деда, другие – за меня. Они азартно спорят, ругаются, даже ставки делают. Свои, детские, – щелбаны и поджопники.

– Двигайся, барчук! Двигайся! – старик гонит меня к дому, надеясь прижать к стене.

Я припадаю на колено, сделав вид, что споткнулся. Он купился и тут же получил два коротких тычка в колени.

Мирко улыбается. По стайке ребятни пролетели разочарованные вздохи и крики ликования. Победившие тут же начали наказывать проигравших.

Мы отходим обратно в центр дворика. Все с начала.

…После обеда идем за деревню, на пустующий выпас. Там метров двести открытого поля, заканчивающихся отвесной скалой. Тут удобно тренироваться в стрельбе.

Мушкет пока не для меня. Левая рука начинает дрожать. Болеть не болит, но трясется даже от минуты усилий. А держать тяжелый мушкет – это не кинжалом поигрывать. Даже когда пробую стрелять лежа, ствол начинает ходить, как стакан в руках алкоголика.

Пускай! Для меня важней меньший калибр.

Барис оставил два пистолета: новенький французский кремневый, такие носят кавалеристы республиканцев и офицеры, и старый немецкий с колесцовым замком. В нем рифленое колесико, крутясь, высекает из зажатого пирита сноп искр, попадающих на пороховую полку. По мне, так очень неудобно и сложно. Механизм требует постоянного ухода, пирит быстро срабатывается. Но Мирко предпочитал именно этот пистолет, отмечая точность боя и хорошую балансировку.

Я луплю из обоих стволов по очерченным углем на скалах мишенях. Стреляю навскидку, с разных расстояний. На бегу и лежа. С каждым днем получается лучше и лучше.

Может быть, это моя мнительность, но, кажется, предыдущий владелец тела передал мне вместе со знаниями языка и обрывочными воспоминаниями и часть своих навыков. Как иначе объяснить то, что во время фехтования у меня изредка проходят настоящие серии из ложных выпадов и коварных уколов, а при стрельбе все чаще старый гайдук удовлетворенно хмыкает и кивает седой головой.

Барис говорит, что я в этих делах был докой.

Посмотрим…

– Не зазнавайся.

Я задумался и не сразу ответил старику.

– Что?

Мирко шамкает, жует воздух губами, собирается с духом и повторяет предостережение:

– Не зазнавайся, барчук.

Уже интересно!

– Это ты о чем, дед?

– О том, о том…

Старик усаживается рядом.

Вечер. Солнце уже коснулось края гор, скоро на окрестности навалится мгла. Свечей тут не жгут – дорого. Так что придется идти спать. Я вылез во двор, чтобы немного понежиться после сытного ужина. А тут и дед появился, да еще ругается.

– Так о чем, старина?

Мирко чешет заросший подбородок. В руках его длинная глиняная трубка, пальцы теребят кисет с табаком. Местные большей частью нюхают заморскую забаву, кое-кто жует. Курят турки, модники из высшего света и… Мирко.

Дед отворачивает взгляд и нехотя выдает:

– Думаешь, что уже на все горазд? Саблей помахал против немощного и разухарился? – Мирко говорит отрывисто, эмоционально. – А зря!

Я молчу, а дед продолжает меня строить.

– Ты супротив турка стань. Или, не дай Боже, с италийцем или французиком задерись, и все… Минуты не выстоишь! – он уже пальцы начал загибать. – Ноги не гнутся, еле крутишься, дышишь, как чахоточный! Пара ударов, и весь в испарине.

Трубка зажата подмышкой, сам покраснел, волнуется.

– Ладно левая нога твоя. Тут понятно… Так ведь и правая как костыль стоит. Спину скривил, а она ж должна быть прямой… Когда на выпад идешь, всем видно, как будто кричишь сам об этом! Я не успею – годы не те, а кто помоложе, тебя слопают, косточек не оставят!

Дед все-таки забил трубку, подтянул совок с углями, лучиной прикуривает, успокаивается.

– Думаешь, что пуля тебя спасет? Не-е-е… Чтоб выстрелить, надо достать пистоль, пороху досыпать, курок взвести. Да и попасть не всегда получается. Не то, что кинжал или сабля… Они делают «з-з-зык», и дурной головой на свете меньше.

Я принюхался. Точно. Тянет лозовачем… Хорош сиделка! Я – за порог, а он к сундуку с выпивкой. Теперь и позудеть вздумал. Но отчитывать старика не тянет. Видно, что от чистого сердца разговор затеял.

– Не хорохорься! Следи за мной. Коли повторять все будешь в точности, глядишь, и живот сбережешь.

– Ты это к чему, Мирко?

Старик долго смотрит на багровое солнце, вздыхает.

– Я ж не всегда в горах овец пас… Было время, у австрияков в войске отслужил свое… Думал, что ума там наберусь, турок погоняю, – старик усмехнулся, помолчал. – У тебя в глазах огонь. Ты в бой хочешь… Думаешь, что зажило все, вернулась сила. Таких… с огнем в глазах, я, знаешь, сколько перевидал? И почти всех схоронил. Не сразу, так после…

У Мирко дрожат руки. Только сейчас заметил.

– Ты не спеши, Петя… На твой век хватит еще супостатов…

Гайдук расчувствовался, рука его дернулась ко мне, потрепать или похлопать по плечу… Удержался дед. Завязку кисета начал перетягивать.

Что можно ответить на такое?

– Угу…

Знал бы ты, дед, в какие я передряги собираюсь.

Так и сидим… Мирко курит длинную глиняную трубку, моргая подслеповатыми старческими глазами на начинающийся закат. К привычному запаху примешивается легкий вишневый аромат – старик любит разбавлять дорогой табак…

Я режу узор на трости… Молчим и перевариваем ужин. Что еще надо мужчине для достойного окончания дня? Разве что пара бокалов холодного пива и… Впрочем, я бы сейчас остановился на пиве…

Утром, после привычной процедуры приема пилюль и притираний, поменяв повязку и намазавшись свежим бальзамом, я иду к спасенной цыганке. Вернее, к дому старого Ивицы, в котором жена его, самая толковая в местной медицине, бабка Ойка, выхаживает юную ведьмарку.