Я не помню ни имени, ни лица, ни профессии той женщины, только ее слова. Они обожгли меня, как клеймо, и навсегда оставили след. Она сотрясла мой мир, когда сказала, что родители на первое место должны ставить детей: «У тебя будет целая жизнь на то, чтобы встречаться, найти любимую работу, отыскать мужчину твоей мечты. У твоих детей только одно детство. Будь с ними рядом».

Какой груз вины я тащила на себе, будучи матерью-одиночкой! У меня не было денег, чтобы свозить дочку на каникулы в «Диснейленд» или куда-нибудь еще в этом роде. Но со временем я осознала, что для счастья Габриэль нужны вовсе не каникулы и даже не отец. Ей нужен был один взрослый человек, который мог двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю полноценно исполнять роль родителя.

Я научилась быть с ней рядом и каждый день наполнять радостью и смыслом, вместо того чтобы пытаться | создать мечту о каком-то счастье в будущем и игнорировать наши нынешние потребности.

Когда я вспоминаю свое детство, тяжелые, значимые и незабываемые его моменты, то замечаю, что в сердце моем до сих пор хранятся важные мелочи.

Например, Хэллоуин, когда папа накрылся простыней, в темноте прокрался за домами, подошел по тротуару к нашему дому и постучал в дверь.

В нем было метр восемьдесят пять росту, и это Пыл самый высокий охотник за сладостями из всех, кого я когда-либо видела. Когда мы вручили призраку конфеты, он сорвал с себя костюм, а потом, каждый раз, пересказывая свою историю, не мог отсмеяться.

Моменты, когда мама стояла у кухонной раковины, напевала или включала песни Перри Комо, братьев Миллз, «Митч Миллер» и пыталась заставить нас подпевать. Или когда она хватала кого-нибудь из нас н отплясывала польку в гостиной.

Я помню бабушку Она жила на ферме. Она носила чулки, поверх платья надевала фартук, а седой пучок прятала под косынкой. Бабуля убиралась в чужих домах и этим зарабатывала на жизнь. Когда мы приезжали, ящичек комода был всегда полон конфет. Бабушка говорила на ломаном английском, сбрызнутом русским, словацким и, может быть, капелькой немецкого. Она не могла даже мое имя выговорить. Называла меня Вирджинией. В каждый наш приезд мы все получали по маленькому стаканчику колы и по целому пакету самых замечательных, самых соленых чипсов. Мы их обожали. Бабуля показала нам, что такое изобилие: она умудрялась превращать в настоящий пир то немногое, что у нее было. А когда мы уезжали, она стояла у края своей дорожки, вдоль которой росли гладиолусы (она сама их выкапывала и пересаживала каждый год), и махала нам, пока мы не скрывались из виду

Никогда не забуду, как она махала.

Теперь моя дочь уже взрослая. Самые дорогие моменты, которые вспоминаешь, — это только моменты. Перед свадьбой Габриэль я сделала альбом и заполнила его лучшими моментами.

Тот день, когда мы в ливень пускали пластмассовых уточек по ручью. Они неслись наперегонки вдоль бордюра по дождевой воде, бурлящей в водостоке. Мы промокли и глупо смеялись над собой.

Тот день, когда мы стащили поднос из столовой и катались на нем со снежной горы, которую навалила в конце дороги уборочная машина. Когда я училась в Университете штата Кент, я украла оранжевый пластиковый поднос. На нем мы вырезали фонари из тыкв. На нем мы подавали еду Этот поднос принес дочке больше радости, чем любой из моих подарков.

Воскресенья, когда мы читали комиксы вслух по ролям и простенькая история Мэри Уорт звучала драматичнее, чем «Макбет».

Вечера, когда я выдумывала сказки на сон грядущий. В них не всегда был смысл, потому что я засыпала на середине истории о Гусенице Питере.

Домик для Барби, который я сделала из коробок, всяких обрезков, остатков и фотобумаги. Этот домик Пыл лучше, чем любой из тех, которые делает компания «Маттел». Я приклеила маленькие крышечки по углам коробки для карандашей получилась ванна. Порезала мягкую тряпочку, чтобы сделать полотенца и половики. Жестянку из-под пластыря превратила в короб для одежды, коробку из-под сигар — в кровать с балдахином, другие коробочки в холодильник и духовку. Габриэль играла с ним, не переставая.

Скейтборд, на который она боялась вставать и сидя ездила по дому, плыла по деревянным полам двухэтажной квартиры, которую мы снимали.

Видеоохоты за мусором, которые Габриэль устраивала вместе с друзьями в старших классах. Та полночь, когда я отвезла их с друзьями к университету, чтобы они могли расписать огромный камень напротив главного корпуса. Стихи Шела Силверстайна про белого медведя в холодильнике, про девочку, которой не дарили пони, про то, почему нужно всегда, всегда, всегда, всегда, всегда, всегда, всегда, ВСЕГДА посыпать волосы перцем, которые мы читали вслух и заучивали. Хэллоуины, когда мы превращали свой двор в кладбище с белыми картонными надгробиями, на которых были написаны имена, вроде Наг Нись, Ал К. Голик, Нук Асделай, Штос Лабо. Субботы, когда мы закупались фастфудом в «Лоусонз» и без карты катались по неведомым окрестным проселочным дорогам. Концерты, на которые мы тратили непомерные деньги, а теперь над этим хохочем: «Милли Ванилли», Эм Си Хаммер, Дэбби Шбсон, «Нью кидз он зе блок», «Ванилла Айс», «Айс Айс Бэби».

Мы смеемся над тем, как мало у нас было, но, тем не менее, потом пришло все. Просто не сразу. Появился муж. Появилась карьера. Появилось все, что я хотела, как только самые важные вещи я поставила на первый план.

Правда в том, что получить можно все, но иногда не все сразу

Если бы можно было сделать вскрытие души, мы бы увидели, что она состоит из ста пятидесяти частей и каждая отражена в отдельном псалме.

«Все скорби, тревоги, страхи, сомнения, надежды, Поли, трудности, бурные срывы, в которых мечутся сердца людей, запечатлены в них исключительно жизненно», — писал Жан Кальвин. Он называл Псалтырь анатомией души.

Даже когда псалмы поют на латыни, они успокаивают мое сердце. Даже если я не знаю слов, их узнает моя душа. Долгие годы я знала наизусть один-единственный псалом (который известен всем). Псалом 22: «Господь, Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться». Я печатала его на карточках, когда работала в похоронном бюро.

Запомнить этот псалом просто, он всегда успокаивает. Легко представить себе потерянную и напуганную овцу на холме. У этой истории всегда счастливый конец: Добрый Пастырь находит ее и приводит домой. Кому не знакомо ощущение потерянности в долине смертной тени? Я была поражена, когда узнала, что такая долина на самом деле существует. Много лет назад у нас с мужем был медовый месяц в Иерусалиме, мы стояли на солнцепеке у дороги и смотрели на огромные пространства, раскинувшиеся под нами.

— Что это за долина? — спросил Брюс гида.