Несколько лет – с моих семи до одиннадцати – мы жили маленькой семьей. Ходили в школу в Винтертуре, играли с друзьями по школе и убежищу, все шло хорошо. В эти годы моя мама была счастлива.

Перейдя в шестой класс, я начала замечать, что у мамы с Джейком не все ладно. После ужина они сидели на кухне, уткнувшись каждый в свой экран или в окно. Глядя на них, я вдруг подумала: а ведь даже сидя вместе и ничего не делая, они очень не похожи друг на друга. Моя мама – спокойный человек. Она проскальзывает в кресло и расслабляется, как кошка. Глаза движутся, руки могут выполнять какую-нибудь работу, шитье или вязанье, однако остальное тело пребывает в полном покое. Это – часть ее натуры. Нам повезло с мамой.

Джейк, даже если сидит, никогда не бывает спокоен. Он ничего не теребит в пальцах, не стучит ногой, но все равно заметно, что он весь на взводе. Как будто внутри него вращаются все атомы. Если людей оценивать по частоте вращения, как атомы или автомобильные моторы, то мама была бы практически неподвижна, а Джейк крутился бы с частотой многих тысяч, если не миллионов оборотов в минуту. Десяти миллионов, однажды поправил он. Этот образ у меня отложился с его собственных слов. Он всех людей считал кварками – мельчайшими элементарными частицами, меньше даже атомов. Сами атомы состоят из кварков, скрепленных глюонами. Джейк смешил нас такими рассказами. Как у кварков, у каждого человека есть своя доля странности, спина – верчения – и очарования. По этим трем постоянным можно определить характер почти любого человека. Ваша мама, говорил он, самая очаровательная на свете, но не очень странная и практически не вертлявая. Джейк признавал, что его степень верчения, как и странности, очень высока. Мы сказали, что очарование у него тоже есть. Он не согласился.

Иногда под конец дня Джейк сидел в своем кресле в приюте порядком уставший, а глаза все двигались туда-сюда, вправо-влево, что требовало немалых усилий. У него внутри скрывалось что-то темное. Мама говорила, что в молодости он работал в других странах и видел ужасные вещи. Мы верили. Иногда Джейк, посмотрев на нас в упор, резко опускался на пол и обнимал. Как я вас люблю, говорил он, вы чудесные девчонки. А порой он пялился на нас, будто окоченев, лицо перекошенное, сжимал руками края кресла, словно готовясь вскочить с места и пулей выскочить за дверь. В такие минуты нам становилось страшно.

Потом наступили времена, когда он стал кричать на маму и даже на нас. Вскакивал на ноги, убегал из комнаты, но иногда что-то сначала кричал на нее по-английски. Мы не понимали, да и были слишком напуганы, чтобы прислушиваться. Поначалу мы боялись, потом привыкли, что это может случиться в любую минуту, просто надо держать ухо востро, поэтому, когда он бывал приветлив, каялся и просил прощения, мы воспринимали это с толикой недоверия – а вдруг он на нас через секунду набросится?

В конце концов Джейк ушел. Однажды утром мать вся в слезах разбудила нас и сказала, что он больше не вернется и нам надо опять переезжать. Мы сели на лестницу и заревели.

Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить альтернативы глобального неолиберального строя, которому, похоже, грозит неминуемый и близкий коллапс. Есть ли уже сейчас альтернативы, которые мы могли бы рассмотреть?

Китай, разумеется.

Но Китай очень плотно встроен в глобальную экономику. У них командная экономика, которая действует вопреки свободному рынку, укрепляя интересы Китая.

Очень интересно! И как зовут эту загадочную новую амальгаму?

Социализм.

Ой-ой-ой. Какая трансгрессия, если не сказать ностальгия. Однако я припоминаю, что Китай к слову «социализм» неизменно осторожно добавляет – «с китайским лицом», и лицо это явно не похоже на другие лица до него.

И да, и нет.

Вы не согласны?

Нет. Это – социализм с китайскими особенностями.

И особенности эти, похоже, включают в себя солидную порцию капитализма.

Да.

Мы сможем чему-то у них научиться?

Нет.

Почему?

Потому что мы их не любим.

Они нас тоже.

Значит, с этой стороны на перемены надеяться нечего. А как насчет бедноты? Четыре миллиарда самых бедных обитателей планеты имеют меньше собственности, чем десяток самых богатых людей, поэтому у них мало силы, хотя никто не спорит, что их самих очень много. Смогут ли они продавить изменения снизу?

Против них штыки.

А как насчет так называемого прекариата? Миллиардов в серединке, едва сводящих концы с концами, которых в Америке по старинке называют «средним классом», – вот где ностальгия, я понимаю. Смогут ли они восстать и поменять систему с помощью коллективных действий?

Они тоже наткнутся на штыки.

И все-таки мы наблюдаем демонстрации, порой даже очень крупные.

Демонстрация – это тусовка. Покуражились и разошлись по домам. Ничего не меняется.

Хорошо. Тогда как обстоит дело с координированными массовыми выступлениями? Это уже не просто тусовка. С так называемыми налоговыми стачками, о которых идет столько разговоров? Они, например, могли бы вызвать финансовый крах и национализацию банков. Национальные правительства вернули бы себе контроль, координируя полный переход в свои руки глобальных финансов. Могли бы переписать правила ВТО и осуществить некую разновидность количественного смягчения, а необеспеченные деньги отдать на проекты «Новой зеленой сделки».

Это – удел законотворчества.

Опять мы упираемся в законодательную власть! Обычно такие вещи считаются атрибутами представительской демократии. Если таковая где-то еще существует или когда-либо существовала, новые законы по определению принимались бы большинством голосов. По меньшей мере в пятьдесят один процент или, если есть такая возможность, еще больше. Так обстоит дело во всех крупных странах, где действует подобная система. Им всем пришлось бы подключиться к этому плану.

Да.

Это выглядит довольно практично. Что нам мешает это сделать?

Люди глупы. Богатые тоже будут сопротивляться.

Опять презумпция, что у богатых больше силы, чем у бедных!

Да.

Но нет ли здесь некого системного сопротивления изменениям, когда все законы, требующиеся для их осуществления, переплетены друг с другом настолько, что узел очень трудно распутать?

Именно.

Можно сказать, что сами деньги будут сопротивляться переменам. Очевидно, сопротивление переменам носит буквально системный, встроенный характер!

Запоры – жестокая штука. Иногда приходится подолгу сидеть на горшке и тужиться.

Метко схвачено! Такова суть истории нашего десятилетия. Или целого века.

Только одного?

Очень хлесткий образ истории.

Зато когда дерьмо наконец покидает организм, наступает колоссальное облегчение.