Ребята были в свитерах, Паскуале и Энцо — вообще в рубашках. Мы с Лилой, Адой и Кармелой пришли в легких платьицах, которые обычно надевали на танцы, и сейчас дрожали от холода и волнения. В небе уже взрывались первые ракеты, рассыпая снопы разноцветных искр. Послышался грохот — это из окон полетело всякое старье, и следом за тем — веселые крики и смех. Над всем кварталом стоял гвалт, повсюду рвались петарды. Я зажгла бенгальские огни, с которыми стояли младшие дети: мне нравилось смотреть, как глаза у них мгновенно загораются чуть испуганным удивлением, — совсем недавно и я с тем же трепетом держала в руке бенгальский огонь. Лила уговорила Мелину вместе зажечь бенгальскую свечу: раздалось шипение, и вот уже вокруг них заструился фонтан искр. Обе завизжали от радости, а потом кинулись обниматься.

Рино, Стефано, Паскуале, Энцо и Антонио все носили ящики и коробки с пиротехникой, довольные, что удалось собрать столько боеприпасов. Альфонсо помогал им, но нехотя, как будто через силу. С его лица не сходило выражение скуки. Мне показалось, что он побаивается Рино, который и правда пребывал в невероятном возбуждении: толкал Альфонсо, вырывал у него из рук петарды, вообще вел себя с ним как с мальчишкой. В конце концов Альфонсо это надоело, он отошел в сторону и остановился, больше не желая принимать участия в общей суете. Тем временем зачиркали первые спички: взрослые по очереди прикуривали, рукой загораживая огонь от ветра, и с серьезным видом о чем-то беседовали. Будь это настоящая война, подумалось мне, как между Ромулом и Ремом, Марием и Суллой, Цезарем и Помпеем, они стояли бы с точно такими же лицами и взглядами и в тех же позах.

Все парни, кроме Альфонсо, насовали в карманы петард и рядами расставили ракеты в пустых бутылках. Рино волновался все сильнее и кричал все громче. Он велел мне, Лиле, Аде и Кармеле раздать всем боеприпасы. Все засуетились — и мои братья Пеппе и Джанни, и мой отец, и сапожник Фернандо, который был старше его. Стоя на холодном ветру, мы поджигали фитили и бросали петарды за парапет. Обстановка была праздничная, все возбужденно переговаривались: «Смотри! Смотри скорей! Видел, сколько цветов?», «А этот!», «А вон тот!», «Давай скорей еще!»; Мелина тихонько охала от испуга, а Рино с руганью отнимал петарды у моих братьев, которые кидали их слишком рано, не дав фитилю как следует разгореться.

Постепенно искрящееся неистовство пошло на спад, сменившись шумом машин и гудением клаксонов. Снова показались широкие темные полосы неба. Дым рассеялся, и стало можно различить балкон Солара.

Он располагался недалеко от нас и был нам хорошо виден. Все они — отец, сыновья, родственники, друзья — как и мы, были охвачены жаждой хаоса. Весь квартал знал: то, что было до этого, — ерунда по сравнению с тем, что вот-вот начнется. И правда, Солара всегда ждали, пока оборванцы закончат свое жалкое веселье, и только тогда начинали стрелять в полную силу, чувствуя себя полновластными хозяевами на этом празднике жизни.

Так вышло и на этот раз. Едва стихла окрестная канонада, как с балкона с громким треском полетели в небо фейерверки. Каждый залп сопровождался нецензурными восклицаниями. Но тут случилось неожиданное. Оказалось, что Стефано, Паскуале, Антонио и Рино было чем ответить Солара. Не успевали те выпустить ракету, как с нашей террасы вылетала такая же; у них рвалась очередная петарда — и у нас тоже. В небе один за другим распускались волшебные цветы, озаряя содрогавшуюся от выстрелов улицу. Потом Рино, не выдержав, запрыгнул на парапет и принялся, потрясая кулаками, выкрикивать ругательства; его перепуганная мать пронзительно взвизгнула: «Спускайся! Упадешь!»

Мелину охватила паника, из горла у нее вырвался тонкий протяжный звук, похожий на вой. Ада недовольно фыркнула: мать придется уводить, — но Альфонсо знаком показал ей, чтобы не беспокоилась, взял Мелину под руку, и они пошли вниз. Следом, прихрамывая, отправилась и моя мать, за ней потянулись остальные взрослые, таща за руки детей. Залпы с балкона Солара раздавались все чаще, а одна ракета, вместо того чтобы взмыть в небо, с грохотом разорвалась прямо у парапета нашей террасы, выпустив сноп красных искр и облако удушающего дыма.

— Они это нарочно! — обернувшись к Стефано, зло крикнул Рино.

Стефано молча кивнул и побежал в угол, где стоял ящик, который нам, девчонкам, было велено не трогать, полез в него и позвал на помощь остальных.

— Энцо! — крикнул он, и его голосе не было ни намека на вкрадчивый тон продавца. — Паска́, Рино́, Анто́! Сюда, скорее! Сейчас мы им покажем!

Парни бросились к нему. «Точно! Покажем этим придуркам!» — на все лады повторяли они, сопровождая свои слова непристойными жестами в адрес Солара. Мы смотрели на их мечущиеся черные силуэты, все сильнее дрожа от холода. Никому из них до нас не было дела. Кроме нас, на террасе не осталось никого — даже мой отец с сапожником спустились вниз. Лила стояла молча, завороженная происходящим, словно прислушивалась к себе, уверенная, что ей вот-вот откроется какая-то тайна.

С ней случилось то, о чем я уже упоминала и что впоследствии она стала называть «обрезкой». «Это такое чувство, — рассказывала она мне потом, — как будто лунной ночью смотришь на море, а над ним висит черная грозовая туча, и вот эта туча наплывает на сияющий диск луны и обрезает его, поглощая свет и оставляя на виду только грубую бездушную материю». Лила как наяву увидела, как нечто похожее происходит с ее братом. Лицо Рино, которое она знала всю жизнь, лицо доброго, честного и надежного парня, который всегда, сколько она себя помнила, утешал ее и помогал ей, менялось прямо у нее на глазах. В холодной ночной темноте, под непрекращающийся грохот взрывов, в облаках обжигавшего ноздри дыма, ядовито вонявшего серой, что-то разрушало его органическую структуру, давило на него с такой силой, что ломались контуры и наружу вырывалась магма, обнажая его сердцевину, то, из чего он состоял на самом деле. Каждая следующая секунда той праздничной ночи оборачивалась для нее ужасом: ей казалось, что с каждым шагом Рино разбухает, расползается во все стороны, и его границы все быстрее придвигаются к ее границам, а ей нечем их защитить. Она старалась взять себя в руки, но у нее плохо получалось: ей было слишком страшно. Честно говоря, я тогда из-за шума и вспышек света даже не заметила, что с ней творится что-то неладное. Единственное, что меня удивило, — это испуг на ее лице. Это было странно, потому что она вообще никогда ничего не боялась. Еще я обратила внимание, что она смотрит на брата, который суетился больше всех и громче всех выкрикивал в сторону балкона Солара жуткие оскорбления, с отвращением. Но обо всем этом я вспомнила потом. В тот момент я не придала этому значения, ощущая себя ближе к Кармеле и Аде, чем к ней. Казалось, что она, как обычно, не нуждается ни в чьей поддержке. А мы, закоченевшие, стояли посреди этого хаоса и мечтали об одном: чтобы Стефано, или Энцо, или Рино прекратили битву, обняли нас за плечи, прижали к себе, сказали, какие мы красивые. Мы жались друг к другу, чтобы согреться, а парни все носились по террасе, выхватывая из ящика все новые цилиндры с большими фитилями. Запасы Стефано могли изумить кого угодно. Остальные восхищались его щедростью и со смущением думали о том, сколько денег ему пришлось превратить в грохот, искры, взрывы и дым только ради того, чтобы вместе с ними испытать радость победы.