Они воевали с Солара долго; выстрелы не умолкали ни с той ни с другой стороны, будто участники схватки находились не на террасе и балконе, а в окопах. Во всем квартале тряслись стены домов. Никто ничего не понимал: звенели разбитые стекла, разрывалось на куски небо. Даже когда Энцо крикнул: «Все! У них больше ничего нет!» — наши продолжили стрелять, особенно Рино. Он успокоился, лишь когда поджигать стало нечего — не осталось ни единого снаряда. Только тогда умолк победный хор, а «воины» прекратили скакать и обниматься. Наконец-то наступила тишина.

Однако она продлилась недолго и была нарушена детским плачем, сначала тихим, потом слышным все громче; вскоре к нему добавились крики, и ругань, и шум машин, пробирающихся по заваленным мусором дорогам. А потом мы увидели на балконе Солара вспышки огней и до нас донеслись глухие звуки выстрелов. «Опять начали!» — в отчаянье крикнул Рино, и только Энцо сразу догадался, что происходит, и быстро погнал нас к лестнице вниз. За нами устремились и Паскуале со Стефано. Один Рино, перегнувшись через перила террасы, продолжал сыпать оскорблениями, пока Лила не вырвалась от Паскуале и не бросилась к брату, чтобы утащить его с собой. Мы с воплями побежали вниз. Солара стреляли нам вслед.

23

В ту ночь из-за праздничной атмосферы, чувства опасности, разгоряченных парней я многое упустила из виду. Но главное — я недоглядела за Лилой. Между тем именно в ту ночь с ней произошли первые важные изменения.

Как я уже говорила, я не заметила, что с ней что-то произошло: внешне это трудно было распознать. Зато последствия сказались почти сразу. Она стала более ленивой. Спустя два дня после той ночи я проснулась рано, хотя занятий в школе не было, собираясь проводить ее до мастерской и помочь убраться, но она не появилась в обычное время. Пришла поздно, недовольная, и мы отправились гулять, обходя обувную мастерскую стороной.

— Ты что, не идешь на работу?

— Нет.

— Почему?

— Мне там разонравилось.

— А как же новые ботинки?

— В подвешенном состоянии.

— И что же дальше?

Мне показалось, она сама не знает, чего хочет. Единственное, что ее заботило, — это брат: она тревожилась за него гораздо больше, чем раньше. Эта тревога заставила ее изменить свое отношение к богатству, в результате чего изменились и наши разговоры о деньгах. Мы по-прежнему мечтали разбогатеть, и побыстрее — это разумелось само собой, — но образ богатства теперь был иной, нежели в детстве: никаких сейфов, блеска монет и драгоценных камней. Теперь Лила смотрела на деньги как на что-то вроде цемента, с помощью которого можно скрепить все на свете, восстановив нарушенные связи. В том числе в голове Рино. Он считал, что сделанные ими ботинки готовы и удались на славу; ему не терпелось показать их Фернандо. Но Лила знала (да и Рино, по ее мнению, тоже), что в них еще полно недостатков, и отец, внимательно их изучив, скажет, что место им на помойке. Поэтому она заставляла Рино переделывать ботинки снова и снова и без устали повторяла, что на пути к собственной обувной фабрике у них еще много трудностей, но вразумить брата ей не удавалось: Рино ее не слушал. Ему хотелось одного: поскорее разбогатеть и сравняться с братьями Солара и Стефано. А вот Лилу богатство, похоже, совсем перестало интересовать. Она рассуждала о деньгах так, как будто не видела в них ничего хорошего; деньги для нее превратились в средство удержать брата от глупостей. «Это я во всем виновата, — каялась она. — Это я внушила ему, что удача ждет нас за ближайшим углом». Но никакой удачей за углом и не пахло, и теперь Лила, сердито сверкая глазами, признавалась, что понятия не имеет, как вернуть Рино с небес на землю.

Рино действительно почти обезумел. Если Фернандо ни разу не упрекнул Лилу за то, что она перестала появляться в мастерской, — он был даже рад, что она стала помогать матери по дому, — то Рино жутко злился и сразу после Нового года устроил ей очередной скандал. Он увидел нас на улице, подошел и набычившись бросил Лиле: «А ну пошли работать!» Она в ответ только пожала плечами. Тогда он схватил ее за руку и потащил. Она начала вырываться, обзывая его последними словами. И тут Рино влепил ей пощечину и заорал: «Ну и нечего тут ошиваться! Катись домой, маме помогать!» Она молча развернулась и ушла, даже не попрощавшись со мной.

Кульминация конфликта наступила на Бефану.[7] Лила проснулась и обнаружила у кровати носок, полный угля. Она догадалась, что это дело рук Рино, и, накрывая стол к завтраку, поставила приборы для всех, кроме него. Вышла растроганная мать: любимый сын оставил ей на стуле носок с леденцами и шоколадом. Увидев, что на столе перед местом Рино пусто, она бросилась было доставать для него тарелку, но Лила ее не пустила. Пока мать и дочь переругивались, пришел Рино, и Лила запустила в него куском угля. Рино рассмеялся, решив, что сестра оценила его шутку, но вскоре заметил, что той не до смеха, тоже обиделся и полез к ней с кулаками. В это время появился отец, в кальсонах и майке, с картонной коробкой в руках.

— Смотрите-ка, что мне принесла Бефана! — сердито сказал он.

И вынул из коробки новые ботинки. Лила разинула рот от удивления. Она никак не ждала, что Рино без нее решится показать отцу их работу да еще выдаст ее за подарок от Бефаны.

При виде довольной и в то же время встревоженной улыбки брата, который не отрываясь смотрел на Фернандо, ее снова охватило то же чувство, что тогда так напугало ее на террасе, где мы запускали фейерверки: ей почудилось, что облик Рино теряет обычные очертания, будто некая сила обрезает его силуэт со всех сторон, возможно навсегда. В его улыбке и взгляде проглядывало что-то невыносимо жалкое; ей было больно это замечать, потому что она по-прежнему его любила и нуждалась в нем; она хотела помогать ему, зная, что и он всегда придет ей на помощь.

— Какие красивые! — воскликнула Нунция, которая была не в курсе истории с ботинками.

Фернандо, похожий в ту минуту на Рэндольфа Скотта в роли злодея, молча сел и обул сначала правый, а затем и левый ботинок.

— Похоже, Бефана прямо на меня их шила, — буркнул он.

Потом встал и прошелся взад-вперед по кухне.

— Удобные, — скупо прокомментировал он.

— Как у настоящего синьора, — сказала жена, с восхищением глядя на сына.

Фернандо вернулся к столу, сел, снял ботинки, осмотрел их сверху и снизу, изнутри и снаружи.

— Сразу видно, шил настоящий мастер, — сказал он, но лицо его нисколько не просветлело. — Молодец Бефана!

В его голосе прорывалась потаенная мука, смешанная с яростью. Но Рино ничего не замечал. Каждое слово отца, сочившееся сарказмом, он воспринимал буквально и едва не лопался от гордости. Не в силах стереть с пунцового лица блаженную улыбку, он чуть слышно бормотал себе под нос: «Я подумал, пап…», «Я добавил, пап…», «Я заменил, пап…». Лила боролась с желанием удрать куда-нибудь подальше, пока не грянул неминуемый взрыв, но не делала ни шагу, не желая бросать брата одного.