– Бедный ребенок, с чего ты вдруг? Температуры вроде нет. Съела что-то? Тоже не похоже – у Светы не отравишься. А новая ваша эта, Зинка, куда смотрит? Давай я тебя к медсестре отведу! – Тетя Роза сидела рядом со мной на кровати.

– Не надо. Мама не сможет меня похоронить. Ее с работы не отпустят, – прошептала я.

– Да что ты такое говоришь? – ахнула тетя Роза. – Что ж с тобой происходит-то?

– Не говорите никому, – попросила я.

– Да не скажу, конечно. Давай вот, валерьянки выпей. И отвар ромашки. Я себе заваривала. Хуже точно не будет.

Я покорно пила валерьянку с ромашкой. Мне стало немного легче. Я даже попыталась встать. Но ноги не держали.

– Полежи еще. Я сбегаю к Зинке, скажу, что ты у меня, – предложила тетя Роза.

– Не надо. Она запретит мне сюда приходить.

Я не хотела, чтобы Зинаида Петровна знала, что мне стало плохо. И тем более не хотела, чтобы в наказание меня лишили моего убежища – сторожки тети Розы. Единственного места, где я ничего не боялась, где мне было уютно и спокойно.

– Да, точно запретит, – согласилась тетя Роза, – может, я твоей маме позвоню, пусть заберет тебя тихонько?

– Я же говорила – она на работе. Не сможет уйти. Только рассердится. Она говорит – я не имею права болеть. Мама все равно меня завтра в сад отправит. Со мной некому сидеть. У нас нет ни бабушек, ни других родственников.

– Да как же это? А подруги у твоей мамы есть?

– Нет. И с соседками она не дружит. Я – наказание на ее голову. Когда у меня день рождения, мама всегда плачет. Она не хотела меня рожать. Так получилось. И я ей сломала жизнь.

– Что ты такое говоришь? Не выдумывай! Это ты от болезни бред несешь. Какая мать так скажет про своего ребенка? Ну, работает мама, чтобы тебя прокормить. Устает. Может что-то сказать в сердцах, так это все от усталости, а не потому, что она так думает, – начала убеждать меня тетя Роза.

– Нет. Она так правда думает, – ответила я.

Я ушла из сторожки, оставив тетю Розу, которая держалась за сердце и плакала. Кое-как доплелась до группы, разделась и ушла в угол, где лежали коробки с конструкторами, в которые никто не играл. Там хотя бы я могла посидеть спокойно. Я достала первую попавшуюся коробку и изображала, что привинчиваю гайку.

– У заведующей попугай сдох, – услышала я. Рядом присел Стасик.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

Стасик пожал плечами и не ответил. Он достал из кармана карамельку и дал мне. Я чуть ли не с оберткой засунула конфету в рот. Изо рта наконец пропал привкус рвоты и травяного отвара.

– Это я, – тихо призналась я, – но не специально. Просто в руки его взяла. Хотела потрогать. У него перья были мягкие. Я только посмотреть хотела.

– Я знаю, – спокойно ответил Стасик.

– Ты никому не скажешь? – перепугалась я.

– Нет. Меня никто и не спросит, – улыбнулся Стасик.

– Что мне делать?

– Ничего. Ты уже не призналась. Если молчать, никто ничего и не узнает. Животные иногда умирают просто так. Рыбки в аквариуме, например. Я же никому не говорю, что рыбок стало меньше, никто и не знает. Иногда даже человек умирает, и про него никто не знает, что он уже умер. Если не говорить, то можно считать, что ничего не случилось.

– Я думала, попугай просто уснул. Ведь птицы тоже спят! – Меня опять начало тошнить.

– Они скоро забудут, взрослые. Новую птицу заведут, а про старую и не вспомнят.

– Как это?

– Как родители заводят новых детей, когда старшие надоедают. Моя мама завела мне брата, чтобы я стал более ответственным и перестал быть эгоистом. Но теперь она занята не мной, а братом. Так что она для себя его заводила, чтобы забыть про меня.

– Это как? Ты же не попугай.

– Взрослые думают, что делают что-то для других, а на самом деле – для себя. Мама завела себе нового мужа, а мне сказала, что для меня. Чтобы у меня был мужской пример перед глазами. Потом она родила еще одного ребенка и говорила, что это тоже для меня, что мне пойдет на пользу стать старшим братом. Но это не так. Она родила для своего нового мужа и для себя. Только пыталась найти оправдание. Мама говорила, что мой родной отец меня не воспитывает, поэтому он не отец. А отчим пусть и не родной, но отец, потому что живет с нами. Но я так не думаю. Отец – это тот, кто родил. А отчим не может стать отцом. Мой отчим любит моего брата, потому что он ему родной. Но мне так даже лучше. На меня меньше внимания обращают. Они привыкли, что я странный, и хотят, чтобы новый ребенок был нормальным. У нас была собака. Давно. Я еще был маленьким. До того, как мама завела себе нового мужа. Собака плохо себя вела – лаяла все время, ходила в туалет прямо на ковер. И мама ее усыпила. Только детей нельзя усыпить, поэтому меня терпят. Не переживай из-за попугая. Он всего лишь птица, а не ребенок. Если ребенка можно заменить другим, то птицу тем более.

– Моя мама не хочет заводить себе другого ребенка. Она и со мной мучается. Я и без ребенка боюсь, что она про меня забудет. Я не виновата, что попугай умер. Просто хотела его рассмотреть. Никогда раньше не видела птиц вблизи. А Филя, который живет у тети Розы, тоже странный. Он вообще лаять не умеет. Представляешь? Тетя Роза ругалась – завела собаку, а та даже лаять не умеет. Филя всем рад, даже чужим. Но тетя Роза не хочет его усыплять. И я не хочу. Ну и что, что не умеет лаять, как все собаки? Зато он добрый. И умный. Все понимает, что ему говорят.

– Ну и что? Я тоже умный. Маме это не нравится. Детей, кстати, часто забывают. Меня мама однажды в магазине забыла.

– Не может быть!

– Может. Просто взрослым стыдно в этом признаваться, поэтому они молчат и надеются, что ребенок ничего не вспомнит. Я запомнил. Я вообще много чего помню, чего не должны помнить дети. Мама расстраивается, когда я ей рассказываю о том, что помню. Я своего отца не забыл, помню. И как мы с ним гуляли, помню. Как я на горке в дерево врезался, помню. Мама начинает переживать. А тогда в магазине, когда я один остался, мне было хорошо. Меня долго искали, потому что я сидел под столом. Оттуда было все отлично видно, а меня никто не видел. Это такое чувство, которое я не могу забыть. Ты всех видишь, тебе не страшно, а тебя никто не замечает. Все проходят мимо. Когда меня наконец нашли, мама не ругалась, а купила подзорную трубу. Я даже не рассчитывал на такой подарок. Думал, сам виноват, раз залез под стол и сидел у самой стенки. Но мама винила себя. Она потом долго плакала. И все окружающие тоже винили не меня, а ее. Я помню, как собравшиеся женщины кричали – как можно недоглядеть за ребенком?

Я с удивлением смотрела на своего друга. Он говорил так спокойно, словно речь шла не о самых страшных страхах, а о ненавистной манной каше на завтрак. Банальной и неизбежной.

– А что случилось с твоей собакой? В смысле, как она умерла? Как ее звали? – спросила я. Так долго я никогда не разговаривала со Стасиком. Мне хотелось узнать о нем побольше.