Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому священники, приученные верить, что все, происходящее в церкви, следует хранить в тайне как наиболее отвечающее «интересам» Бога, могли решить, будто все их секреты – во имя этого высшего блага:
«Священник сам был живой тайной либо носителем или исполнителем важнейшей тайны. Может ли быть более надежное вместилище для сокрытия сексуальных преступлений, особенно от самого себя? Священник – сакральная фигура, воплощение скрытности и неприкосновенности Божественного. После рукоположения священными становятся не только его полномочия, но и его тело. И если это тело хранит „отвратительные“ секреты, они могут быть запечатаны под видом высшей тайны. Их можно укрыть рядом с тайной Бога, а уж ее-то никто не смеет предать»[70].
В 50–60-х годах прошлого века религиозный контекст сохранения святых тайн в обществе приводил к тому, что тот самый священник, который отпускал все тайны и грехи в священном таинстве исповеди, потом шел и издевался над детьми. К счастью, сейчас, как мы видим, в нашей жизни действуют механизмы, благодаря которым подобные секреты в рядах духовенства скрыть уже сложно: священники стали подотчетны.
Еще одна обескураживающая тема, в которой ритуальное насилие отрицается еще упорнее, – так называемое религиозное принуждение. Поскольку священник в Церкви фигура уважаемая, жертва будет молчать, поскольку понимает: набожному верующему просто в голову не может прийти, что священник:
«…сотворит или даже попытается сотворить что-то злое или неправильное… Религиозное принуждение – это реальный, но совершенно особенный вид страха. Первоначальным источником этого страха является вера в невидимое, но всемогущее верховное существо, требующее беспрекословного послушания, без которого верующий будет наказан» [71].
Священники, епископы и папа не только считаются чистыми и святыми, но и обладают способностью определять, что является грехом, а что нет, из-за чего набожные католики порой сомневаются в самих себе и собственной нравственности. Дойл, Сайп и Уолл цитируют «Тридентский катехизис» (1543–1545):
«…епископы и священники, будучи посланниками Бога и толкователями воли Божьей, уполномочены также во имя Его учить человечество Божественному закону и правилам поведения и в силу этого занимать Его место на земле, ибо невозможно себе представить более благородной роли. Поэтому справедливо называть их не только ангелами, но даже и богами, ибо они являют нам силу и прерогативы Бога бессмертного… Ибо дарованная им сила освящения и принесения в жертву тела и крови Господа нашего и прощения грехов не только не имеет ничего равного или подобного на земле, но даже и превосходит человеческое разумение и понимание»[72].
Часто считается, что эти посланники Бога и толкователи воли Божьей выше всякой критики, что они безупречны.
Ребенку, воспитанному в строгой католической вере, трудно было представить, что его изнасилует священник, даже если бы я понимала, что происходит. В дополнение к сильному религиозному влиянию, которое я сама испытывала шесть дней в неделю, все предыдущие поколения моей французской католической семьи воспитывались монахинями и священниками, и хорошая работа этих благородных людей высоко ценилась в моей семье. Поначалу я и сама мечтала стать монахиней. В моем случае религиозное принуждение удерживало в моем разуме и сердце две противоборствующие стороны реальности: то, что со мной произошло, и то, что это никак не могло со мной произойти. Воспоминания о жестоком изнасиловании и последующем ритуальном насилии врезались мне в душу и сохранялись там долгие годы. Хоть и глубоко скрытые, они по-прежнему были со мной, проявляясь через такой жизненный опыт, как участие в подростковой бунтарской банде, а также через такие физические недуги, как сильная мигрень и болезненный эндометриоз. Эдвард Эдингер говорит: «…ничего не пропадает, даже подписанный кровью договор с дьяволом. Внешне это забывается, но внутренне – никогда»[73]. У договора, заключенного во имя Иисуса с моим детским «Я» в качестве жертвы, была сила меня сковать.
Прочистить горло
За шесть лет, в течение которых я устраивала и вела духовные ретриты в Мексике, мой голос очистился, стал глубже, растворились некоторые старые осколки. На Исла-Мухерес, «острове женщин», где к тому же находится храм древней богини Иш-Чель[74], очень сильна женская энергия. Я часто медитировала на пляже этого прекрасного карибского острова, наслаждаясь энергией наших исцеляющих кругов и смакуя влажный соленый воздух, теплые, ласкающие лучи солнца и свежий, сладкий и мягкий бриз. Остров послужил словно питающей маткой для преобразования. Одна поездка мне показалась особенно сложной, потому что перед ней я ставила на зубы брекеты, и от них появились глубокие порезы и открытые язвы, попала инфекция, они воспалились, рот и горло распухли до невозможности.
Я понимаю, что, если в ближайшее время мне не станет лучше, придется идти в клинику за антибиотиками. Я боюсь неизбежного. Наставники советуют достать из чемодана большой черный турмалин. Когда я собирала вещи, этот исцеляющий камень явно «попросился» со мной. Усевшись за обеденный стол в гостиничном номере, я закрываю глаза. Задребезжало окно, за которым, издавая характерный рокот, гудит сильный ветер. Мне велено подстроиться голосом под этот звук и приложить черный турмалин к левой, опухшей от заражения стороне лица. Широко открываю рот и пропускаю звук через себя, замечая под камнем сияющее тепло, которое возникает и постепенно разрастается.
