Перед моим мысленным взором предстает широкий круг женщин в ярких блузках и разноцветных юбках. Они представляются, приглашая меня в свой круг. Я вхожу с уважением, переводя взгляд с одного доброго, любящего лица на другое. Тон ветра за окном меняется, меняю тон и я, чтобы соответствовать ему.

В центре круга женщин горит теплый огонь, и они тянут меня к нему. Камень под рукой упирается в мою опухшую челюсть, нагреваясь еще сильнее. Женщины больше ни слова не говорят, но по их живым взглядам я многое понимаю… Женская мудрость не ограничивается словесным общением.

Я продолжаю петь на разные тона, поскольку мне велено собрать в черный камень отрицательную энергию инфекции. Через некоторое время я завершаю процедуру и кладу пропитанный этой энергией камень перед собой на стол. Окно больше не дребезжит, ветер утих.

«Это был самый красивый звук, который я когда-либо слышала», – говорит Пэт Бейкер, соседка по комнате. Я не слышала, как она вошла, но она, по-видимому, давно наблюдала за мной. И теперь с неподдельным удивлением ахает, видя, как заметно уменьшилась опухоль у меня на лице и шее.

Наставники дают последнюю рекомендацию: смочить камень и лицо в соленой воде Карибского моря, которое плещется всего в нескольких шагах от комнаты. Припухлость продолжает спадать, а к утру исчезает полностью.

«Голос» раскрылся еще и косвенно, через язык тела и мимику, поскольку пришлось общаться с людьми, которые говорили на другом языке. Остров приготовил для меня, не говорящей по-испански, несколько интересных встреч.

Я приветствую солнце в храме Иш-Чель в самой восточной точке острова – месте, где появляется первый луч восходящего солнца. Со священной трубкой в руке я стою на небольшой скале, опасно выступающей в воду. Позади меня срослись сталактит и сталагмит, оставив небольшое отверстие, через которое с трудом можно «просочиться». Но выход назад только через него.

Слышу за спиной мужской смех и, обернувшись, вижу приближающегося мужчину. Он весь какой-то взъерошенный, словно пил всю ночь, да еще и размахивает открытой пивной бутылкой, которая едва не выпадает у него из руки. Я прижимаю свою драгоценную трубку к груди, глядя на священные предметы, разложенные на камне передо мной. Мне некуда идти. У кромки воды далеко внизу скалятся зубчатые камни, а выход преграждает неприятный незнакомец, который все еще движется ко мне.

С неожиданной смелостью я протягиваю к нему правую руку и, каждой клеточкой присутствуя в ситуации, испытываю необыкновенный прилив силы, выкрикивая решительное «НЕТ!».

«УБИРАЙСЯ! ПРОЧЬ от меня», – воплю я, не имея при этом ни малейшего представления, а понимает ли он по-английски.

Мужчина секунду ошеломленно смотрит на меня, а затем разражается слезами. Он рыдает, его широкая грудь судорожно вздымается и опускается. Теперь я понимаю, насколько он молод. Другой мужчина (которого я даже не заметила) быстро уползает назад в отверстие, его потрясенный друг следует за ним. Они уходят, взволнованно тараторя что-то на испанском. Я понятия не имею, что они говорят друг другу, но понимаю, что мой мощный «выход» в сочетании с ярко выраженным намерением защитить разложенные вокруг священные предметы произвел сокрушительное впечатление. Лазерная резкость и ясность моего «НЕТ» пронзила его пьяное озорство.

Ключ – у жертвы

Но если мой женский голос обладает такой потенциальной силой, зачем мне было все эти годы хранить тайны детства? Ведь мне словно некая невидимая сила закрывала рот. Каждая попытка заговорить об издевательствах требовала от меня невероятных усилий, а страх, время от времени сгущавшийся вокруг меня, был огромным и всеобъемлющим. Даже с практическими навыками, которыми я обладала как обученный профессионал, и механизмами преодоления, которые мне были хорошо известны как целителю и тренеру, колоссальность этих препятствий была невыносимой.

При одной только мысли о разговоре про мое прошлое я начинала задыхаться, словно жизненная сила в одночасье улетучилась бы из меня, скажи я хоть слово. Меня охватывала сильнейшая паника! И совершенно иррациональное ощущение, что я прямо сейчас умру или, того хуже, перестану существовать как сущность – вечная «смерть». Каждый раз, когда эти реакции всплывали на поверхность, я прорабатывала их, позволяя себе испытывать чувства, но не погружаясь в них. Я заставляла себя двигаться дальше, преодолевая их огромность. В то же время приходилось также признавать, что физическая реальность подпитывает мой страх, что в этом есть доля истины.

В словах потерпевших часто сомневаются, не верят им, даже когда есть конкретные доказательства, подтверждающие, что их сообщения правдивы, а католическая церковь, как известно, обвиняла самих жертв, даже когда преступники признавались в насилии, потому что подобные разоблачения ставят под сомнение чистоту и святость священников и самой Церкви. Как пишет Леон Фестингер в своей «Теории когнитивного диссонанса», когда информация ставит под сомнение твердость убеждений (веры), человек вместо того, чтобы позволить этим сведениям и дальше углублять сомнения и ослаблять убеждения, реагирует диаметрально противоположным образом: не доверяет тягостным фактам, а еще сильнее укрепляется в знакомом убеждении. В некоторых случаях насилие может даже усилить в жертве приверженность Церкви. Фестингер говорит: «Похоже, общий принцип состоит в том, что люди больше верят тому и любят то, за что им приходится страдать»[75]. Когнитивный диссонанс особенно вероятен, когда насилие облечено в религиозный догмат, прославляющий страдания «во имя Бога», и впечатлительный ребенок подвергается насилию Его именем.

Нашему разуму не под силу примирить две противоречащие друг другу мысли: мы знаем, что это произошло, – и мы знаем, что это никак не могло произойти. Когда мы сталкиваемся с реальностью, в которую невозможно поверить, наш разум буквально начинает «мутиться». Проще всего поверить в то, что мы (они) сами виноваты, что это нас (их) нужно порицать… или усомниться в том, что это вообще произошло. Вот это и происходит с теми, кто слышит рассказ ребенка.

В своем блоге под названием Fighting Cognitive Dissonance and the Lies We Tell Ourselves («Борьба с когнитивным диссонансом и ложью, которую мы сами себе сообщаем») доктор Джон М. Грохол говорит, что, сталкиваясь с неразрешимым противоречием, люди с помощью когнитивного диссонанса способны разрешить дилемму, настроившись на мысль: верно то, во что им лучше или легче всего поверить. Наиболее же подвержены влиянию когнитивного диссонанса те, кто сильнее всего нуждается в последовательной и упорядоченной добродетельности[76].