— Так ты замужем, Тресса. Как это вообще вышло, а?

Я вздрогнула. Честно. Я к тому моменту уже выпила полдюжины стопок.

— Да, — сказала я, излучая обаяние. — Я по-настоящему счастлива.

Как только я это сказала, я поняла, сто это неправда. Я не была по-настоящему счастлива с Дэном. Если бы я была, я бы не сидела сейчас здесь, ерзая на барном стуле, и не врала бы о своей семейной жизни именно этому очень особенному парию. Ронан помолчал, заглянул мне прямо в глаза и сказал так, как только он мог сказать:

— Я много о тебе думал.

Он спотыкался на словах так, будто хотел сказать больше, но не мог. Мы оба сдерживались: Ронан — потому, что считал безумием говорить это вслух, а я — потому, что боялась, что уже поздно.

Я не просто боялась, что уже было поздно. На самом деле было поздно. Я была замужем. У меня был Дэн.

Мне нужно было помедлить в тот момент, так как мне было слишком хорошо, чтобы останавливаться, поэтому я позволила неизбежному случиться.

Мы склонились друг к другу… и поцеловались.

Поцелуй был мягким, и медленным, и совершенным. Я мгновенно протрезвела от шока, от того, насколько правильным было это ощущение. С Анжело чувство было сильным, но ощущение от поцелуя — неправильным.

Я думала, что с Дэном я в безопасности, но это было до того, как я узнала, что значит чувствовать себя по-настоящему уверенно.

Теперь я знала. Я не могу это описать, только сказать, что в этом было глубокое, глубокое знание.

Говорят, у каждой женщины есть «единственный» мужчина, и я была уверена, больше чем когда-либо в жизни до этого, что для меня этим мужчиной был Ронан Робертсон.

А я вышла замуж за другого.

Это было трагедией.

Так что я заказала еще одну стопку текилы, осушила ее и поняла, что подсознательно я заметила: в барс, в котором мы находились, сдавались комнаты. Вывеска с тарифом была вывешена на улице позади бара, поэтому я подозвала бармена и несколько громковато сказала:

— Нам нужна комната.

— Нет, нет. Ни за что! — Ронан вскочил со стула. — Тресса, это слишком. Ты замужем, и…

Я видела в его глазах желание. Мы разыгрывали сцену из нашего собственного кино.

— …и что?

Я почувствовала, что покраснела, и легкомысленно подумала, выглядела ли я на самом деле такой красивой, какой себя ощущала? Было похоже, что Ронан уж точно так думает, потому что в его глазах читалось поражение.

— И я хочу тебя.

А это так и было.

Комната, в которую мы вошли, была маленькой, выкрашенной в оранжевый цвет и не пригодной для чего-либо, кроме одного занятия.

Мы бросились друг к другу в безумной страстности, разошедшись лишь для того, чтобы Ронан сорвал с себя рубашку, и, когда он это сделал, я поймала свой взгляд в настенном зеркале, которое сперва не заметила.

Макияж с моего лица стерся, и его исказила гримаса от большого количества выпитого алкоголя. Сперва я себя не узнала и подумала, что гляжу в окно в другую комнату.

Это меня встряхнуло.

Это была не я, в номере отеля, собирающаяся совершить измену. Я тут же попыталась объяснить это по-другому. Я не делала ничего плохого, я просто следовала зову своего сердца. Такая сильная страсть не может оставить равнодушной. Как в фильмах и песнях — неотразимая, настоящая, предрешенная любовь с первого взгляда. Раз я это чувствовала, это что-то значило.

Дэн понял бы, разве нет?

Улыбающееся, честное лицо моего мужа промелькнуло передо мной на какую-то долю секунды, и мой неуправляемый пыл улетучился.

Мне нужно было поступать правильно. Я устояла перед Анжело, хотя сейчас я вела себя так же плохо, как и он тогда. «Легкого перепихона» тут не получится. Это был Ронан. И опять же, теперь у меня был Дэн. Может быть, ощущение было правильным, но я знала, что это не так.

— Мне нужно идти.

Я застегнула блузку и схватила свою сумку.

— Я заплачу за комнату.

Ронан был очень расстроен.

— Тресса. Ты не можешь уйти. Ты не можешь оставить меня так.

Я позволила себе мельком взглянуть на него, кратко извиняясь. Я не хотела смотреть ему в глаза, боясь передумать.

— Это неправильно, Ронан. Позвони мне.

— У меня нет твоего номера, пожалуйста, только не так… Я умоляю тебя…

Пока я ждала лифта, у меня появилось желание вернуться и оставить Ронану свой номер. Когда я подошла к комнате и приложила ухо к двери, я услышала, что Ронан говорит с кем-то по телефону.

Я достала визитку из сумочки и тихо подсунула ее под дверь.

Когда в нашей жизни происходят большие перемены, мы начинаем цепляться за мелочи, чтобы почувствовать себя в безопасности.

Мое тело рано изменилось. Когда мне было сильно за сорок, оно начало вести себя как буйный подросток. Меня кидало в жар, как от доменной печи, это было нерегулярно и непредсказуемо. Мои ладони потели, кожа покрылась пигментными пятнами; казалось, будто от кончиков моих пальцев исходит какая-то энергия, требующая выхода, поэтому я могла целый день шить, вязать и носиться по дому как угорелая, а к вечеру валиться с ног от усталости. Мне часто хотелось плакать безо всякой на то причины, и это, наверное, было труднее всего переносить. Мне всегда трудно было выражать чувства. Если я плакала, это означало, что происходит что-то неподвластное мне и ужасное. Сентиментальность старых женщин, у которых глаза были на мокром месте, казалась мне слабостью. Сейчас я проливала слезы против своей воли, и мне это не нравилось, это испортило мой характер.

Так что я обратилась к тому, в чем была уверена, — к своему профессионализму домохозяйки.

Я и так вела хозяйство очень аккуратно, но я начала искать новые способы показать себя образцовой домохозяйкой. Я собирала по дому каждую изношенную или старую вязаную вещь, от старых шляп до дырявых носков и джемперов со спущенными петлями, а потом распускала их и снова вязала из этой шерсти страшные многоцветные джемпера и кардиганы, которые без смущения надевал мой муж.

Я вязала скатерти и салфетки, пока каждая поверхность в доме не была покрыта кружевом, а потом изобретала что-то еще, чтобы обновить интерьер. Одной из наиболее смехотворных вещиц был полотняный держатель с вышитой монограммой для ежедневной газеты Джеймса, а также несколько декоративных мешков для его перчаток, шляпы и шарфов.

Я делала прихватки, шила стеганые чехлы для чайников. Я брала любую неиспользуемую вещь в доме и превращала ее во что-то другое: старый плащ — в фартуки для сада, фетровые шляпы — в прихватки. В один из вечеров, полных разочарования, я напала на детские вещи, которые до того с любовью хранила, и разрезала их на крошечные треугольнички, которыми набила подушки. Когда я увидела кипу готовых треугольничков, я заплакала из сентиментального желания превратить их обратно в платьица и распашонки.