знахарям и колдунам, а нечеловеческим существам, у которых не оставалось иного выхода, кроме последней уловки — обмануть эволюцию. И природа жестоко покарала смельчаков. Былые властители океана, обретя биологическое бессмертие, по прошествии нескольких безмятежных столетий в конце концов утратили рассудок и постепенно превратились в злобных безумных чудовищ. Интеллект стерся, как след на морском берегу. Знания, накопленные в течение миллионов лет, рассеялись как дым. Цивилизация угасла и распалась.

Трудно сказать, сами ли интеллектуалы моря открыли горькую истину новым собратьям по разуму или люди без чужой подсказки сумели распознать зло, неотъемлемое от бессмертия. Неизвестно, почему страшная тайна сделалась впоследствии достоянием немногих, и так свято оберегалась от посторонних ушей. Может быть, жрецы нарочно засекретили древнее предание, дабы никогда не пошатнулась вера в загробное бессмертие, которое так щедро сулили многочисленным поколениям верующих служители различных культов.

Но как трудно отказаться от укоренившихся заблуждений! Разве хоть чуточку повлияло на мироощущение Альбрехта Роха невольное приобщение к великой тайне тысячелетий? Ничуть. После недолгих сомнений он расценил откровенное признание своего дорожного товарища Кумана, как очередное злокозние дьявола, и умер в полной уверенности, что заслужил подвижничеством и долготерпением окончательное прощение и право на вечную потустороннюю жизнь.

Можно только удивляться, сколь мастерски сумел Керн на основе обрывочных сведений, вкрапленных в исповедь средневекового монаха, восстановить пеструю мозаику далекого прошлого. И все же метод исторической реконструкции, предложенный Керном, повергал меня в растерянность. Нет, не приземленность воображения, не косность мышления и не трусливое цепляние за освященные догмы будили вопросы и сомнения, а единственно — неотвратимое стремление знать истину и правду. Конечно, диковинные идеи, высказанные Керном, никоим образом не вязались с привычными и общепринятыми представлениями. Но даже с точки зрения здравого смысла рассказанное, хоть и звучало совершенно неправдоподобно, однако же не было абсолютно невероятным, а значит, было возможным. Возможным — на словах. Но одних слов и умозаключений недостаточно. Нужна не умозрительная логика, а какие-то реальные доказательства.

Слов хватало, даже было более чем достаточно. Я просто уже запутался в непрерывной цепи силлогизмов. Все смешалось у меня в голове — исповедь Альбрехта Роха, история Кумана, легенды о бессмертии и невероятнейшее предположение о погибшей цивилизации змееящеров. Все сплелось в огромный тугой узел без начала и без конца. Гордиев узел. Оставалось одно — разрубить его пополам: только пещера могла дать точный и окончательный ответ, отделить правду от фантазии. А если пещера пуста?..

Я без обиняков сказал о моих сомнениях Керну, но тот в ответ рассмеялся, а потом вдруг принялся читать:

«…цепенеет небо,

Что было светлым — во тьму обратилось.

Вся земля раскололась, как чаша.

Первый день бушует Южный ветер,

Быстро налетел, затопляя горы,

Словно войною, людей настигая».

Керн читал распевно, точно рапсод, наслаждаясь каждым звуком.

— «Гильгамеш», — узнал я.

— Да, одно из стародавних описаний потопа. А вот тот же потоп, как он запечатлелся в памяти народов Южного Китая:

«А вода все прибывала,

И все шире наводненье…

Под водой уже остались

Величавых гор вершины,

И вода дошла до неба.

Стукнулся ковчег о небо —

Точно в небе гром ударил».

Я знал, что Керн может читать до бесконечности, поэтому, протестуя, схватил его за рукав и чуть ли не крикнул:

— Помилуйте, где ж здесь змееящеры?

— Где потоп — там и змееящеры, — резонно ответил Керн. — Разве вам не известно, что в преданиях древних народов потопы и светопреставления, как правило, вызываются или драконами, или другими змееподобными существами? И вообще в первобытной мифологии с образом дракона связано представление о некоем космическом первоначале, источнике всего живого, носителе разумности и сверхчеловеческих знаний. Дракон — неразделимое и непостижимое слияние добра и зла. Великомудрые чудовища древности — индийский Вритра, иранский Ажи-Дахак, египетский Апопис, вавилонский Тиамат, иудейский Накхаш — выступают одновременно и как олицетворение темных разрушительных сил, несущих потоп. А разве не поразительна сама распространенность образа змея: нет, пожалуй, на земле такого народа, в чьих мифах, легендах и сказках отсутствовал бы дракон, змей или какое-нибудь другое ползучее, летающее, плавающее змееподобное чудовище.

— Еще бы, — опять съехидничал я. — Змей-горыныч — большой охотник до человеческого мяса, огнедышащая тварь безо всякого проблеска интеллекта. Не правда ли, типичный образчик ваших мудрых драконов.

— Вы угадали, — тотчас согласился Керн. — Именно такими стали безумные, неизлечимо больные дегенераты, у которых от прежних интеллектуалов морей не сохранилось ничего, кроме внешнего облика — да и то до неузнаваемости искаженного тысячелетним недугом бессмертия.

Но ведь есть свидетельства иного рода, сохранившиеся от тех времен, когда змееящеры еще не пожали отравленные плоды псевдобессмертия. Вот что, к примеру, сообщает о вашем змее-горыныче вавилонский историк Берос. Люди, говорит он, были как звери — дикие и злобные, пока однажды не вышел к ним из океана мудрый дракон Оннасис и не заговорил с людьми человеческим голосом. Он поведал людям о разных науках и ремеслах, научил строить каменные дома и храмы, придумал простые и справедливые законы, показал, как сберегать семена и получать от них урожай.

Аналогичные рассказы можно отыскать в мифах и преданиях очень многих народов — индийцев и китайцев, шумерийцев и египтян, вавилонян и персов, японцев и индейцев обеих Америк. «Будьте мудры, как змии!» — это призыв долетел из глубин тех далеких времен. Или вы считаете, что наши предки были столь наивны, чтобы завидовать безмозглости ядовитой гадюки?

Но я не сдавался. Ирония не сбивала меня с толку, напротив, пробуждала решительность. Решительность рождает твердость, твердость — настойчивость, настойчивость — уверенность, а уверенность ведет к истине. Главное — наступать, а на вопросы отвечать вопросами (старый сократовский метод). Тем более я знал, что нужно спрашивать:

— Хотите по-честному? То, что вы излагаете, — удивительно, а с точки зрения логики неуязвимо. Но ваши доводы — ведь пока это только голые постулаты, чистые гипотезы, так сказать. А основания?

— Смотря что считать основаниями, — отозвался Керн.

— Факты! — пояснил я.

— Фактов у нас предостаточно.

— Разве это факты! — теряя терпение, возразил я. — Нужны вещественные доказательства. Раз на Земле для человека и вместе с ним в стародавние времена существовала иная, нечеловеческая цивилизация, — значит, непременно должны сохраниться какие-нибудь материальные следы и остатки, доступные для изучения.

Керн как будто только и ждал этого возражения.

— По-вашему, — с полнейшей невозмутимостью отреагировал он, — обязательным следствием всякой исчезнувшей цивилизации являются кучи мусора и груды черепков, в которых так любят копаться археологи. А как быть, ежели