неожиданности, хотя до меня еще и не доходил подлинный смысл этой фразы манихейского предания.

Керн вопросительно взглянул на меня, но я замахал руками и закрыл глаза, силясь наощупь уловить скрытое значение неодинаковых углублений треугольников. Представил, как легко и неторопливо продвигается по запутанным подземным катакомбам зороастрийский маг, держа в руках бронзовый светильник. Одна развилка, другая…

И тут меня осенило: глубокий желобок указывает, в какую сторону следует поворачивать при раздвоении подземных коридоров! Левое углубление — налево, правое углубление — направо. Я ошалело уставился на спираль, вновь и вновь пробегая глазами пятерку заколдованных треугольников и мысленно представляя дорогу в лабиринте. Первая развилка — направо, вторая — налево, третья — снова налево, дальше (неужели и дальше будут развилки!) — обе направо. Как просто! Хотя… Как нащупать желобки, если в светильник налито масло и горит фитиль? Впрочем, какая разница. Главное, что треугольники — это шифр!

— Ну, Керн, — крикнул я пока еще ничего не подозревающему спутнику, — кажется, теперь мы наступим на хвост этому Печальному дракону!

* * *

Мы продвигались уверенно, хотя и осмотрительно, тщательно осматривая каждый подозрительный выступ или щель на полу, стенах и потолке. После длинного, как крысиный ход, коридора, который выводил к естественному разлому в горе, мы сразу же повернули направо — это было первое раздвоение. Но дальше, дойдя по знакомому пути до второй развилки, мы не повернули, как два часа назад направо, где нас подстерегала ловушка-колодец, а двинулись по узкому левому коридору, который вначале почему-то забирал вверх, но шагов через полтораста пошел вниз.

Как и ожидалось проход этот вскоре раздвоился, и мы повернули налево. Затем — правый поворот. Поистине, не гора, а слоеный пирог. Но была ли искусственной тесная каменная галерея, по которой мы шли, сказать трудно.

Предпоследний переход показался большим в сравнении с предыдущими — скорее всего от нетерпения. Наконец мы уперлись в последнюю, решающую развилку. А если будут еще? Тогда рушились все расчеты. Сердце мое колотилось все сильней и сильней. Что же там впереди? Прав ли я или обманулся? Да или нет? Мы почти не разговаривали. Только раз я слышал, как Керн проворчал:

— Хотел бы я взглянуть на тех кротов, что проделали здесь проходы. И хотел бы я знать, сколько десятков лет для этого потребовалось.

Последний коридор мы преодолевали с особой осмотрительностью. Но пол не уходил из-под ног, а потолок не обрушивался на голову. Неожиданно стены стали сближаться. Сначала я мог дотянуться до них лишь вытянутой рукой, затем они придвинулись настолько, что стали задевать локти и плечи и наконец сузились так, что пришлось боком протискиваться между каменными наплывами. Я не на шутку встревожился (что за мышеловка!), но все же упрямо лез следом за Керном. Вдруг свет впереди погас. Керн обернулся и сказал:

— Выключите-ка фонарь.

Я повиновался, но вместо сплошной мглы увидел темный силуэт Керна на фоне сереющего отверстия. Еще шаг — и мы выбрались на свободу. Перед нами было озеро — подземное озеро, охваченное, точно куполом, сводами гигантской пещеры. Сверху сквозь многочисленные щели пробивался дневной свет. Узкие лучи, как прозрачные стрелы, пронзали пространство пещеры и утопали в черной, как деготь, воде, перекрещиваясь с отражениями огромных подтеков, сосульками свисавшими с высоких сводов.

Неподвижная мертвая гладь. Стены повсюду вплотную подступали к воде. Никаких берегов, отмелей, тропинок или карнизов. Ни единого островка. Лишь небольшая, похожая на оторванную льдину площадка, куда вплотную подступала вода, и мы на ней, словно души умерших на берегу подземного Стикса. Взгляд скользил по поверхности черного зеркала. Прямо от площадки, где мы стояли, под воду уходила ступенька. Я нагнулся, посветил вглубь: за верхней ступенькой виднелась вторая, третья, целая лестница. Значит, уровень озера поднят на несколько метров, и все, что находилось внизу, затоплено!

Керн тронул меня за плечо и указал пальцем куда-то вбок. Я вгляделся и увидел метрах в пяти на стене какие-то неясные, размытые рисунки, похожие на разводы. Я посветил вдоль стены, и в дрожащем свете фонаря вдруг проступили сплетенные клубки змееподобных тел, человеческие и нечеловеческие лица, неподвижные, как ритуальные маски, и главное — ровные ряды письменных знаков. Частые строчки клинописного текста тянулись до самой воды и исчезали в глубине. Я напрягал глаза и тянул голову, но ничего не смог прочесть с такого расстояния.

Я верил, я знал, что разгадка обязательно будет. И вот она здесь, перед нами. Но пока это было только начало разгадки.

Вместо эпилога

Дилемма печального дракона

Солнце едва приподнялось над горизонтом. Слепящий глаза огненно-оранжевый кругляшок то подпрыгивал над водой, то скрывался за гребнем набегавшей волны. Печальный дракон плыл, не поднимая высоко головы и лишь задерживал дыхание, когда его накрывал теплый зеленоватый вал.

Чем ближе к Большому барьеру, тем заметнее становилось волнение океана. Непреодолимая сила мощных гравитационных станций, которые стабилизировали температуру на всей площади гигантского морского Оазиса и одновременно гасили малейшую рябь на поверхности океана, здесь, вдали от центра, несколько ослабевала, но не настолько, чтобы холодные воды, со всех сторон окружавшие Оазис, могли преодолеть Большой барьер и поглотить живительную теплоту. Там, где пролегал невидимый рубеж между жизнью и смертью, холодные волны, наталкиваясь на теплую преграду, создавали этот естественный водный барьер.

Подвижная стена воды, высота которой колебалась в зависимости от погоды, полностью исчезала лишь в тех редких случаях, когда по обе стороны границы царил полный штиль, хотя и тогда узкая полоса, лучше всего различимая сверху, четко обозначала разделение двух стихий — теплой, опресненной, прозрачной и холодной, соленой, темной.

Особенно впечатлял Большой барьер в пору осенних и зимних штормов, когда огромные океанские волны стена за стеной бились о невидимую преграду, в бессильной ярости вздымаясь над спокойной гладью Оазиса, а высоко в небе прямо над гигантской ступенью барьера безоблачная голубизна неба от горизонта до горизонта обрезала клубящуюся черноту остановленных туч.

В такие дни Печальный дракон любил приплывать сюда и, облачившись в гравитоскафандр, нырять на ту сторону Большого барьера. С бешенной скоростью, достаточной для согревания тела и нейтрализации обжигающего холода зимнего океана, он то выпрыгивал из воды и уносился ввысь под самую кромку туч, то, серо-зеленой молнией пронзив раздразненную стихию, нырял вглубь, где его охватывала непроглядная ледяная мгла. Игра продолжалась, пока усталость не заставляла его вернуться под защиту спасительного тепла Оазиса.

Сейчас океан по ту сторону Большого барьера был относительно спокоен. Редкие кучевые облака лениво дрейфовали вдоль недоступной им границы. У самой линии барьера