Буфетчица. Смотрели кино в «Элизиуме» мистер Гриффитс такой снег неужели вы на велосипеде у нас прорвало трубы в понедельник…

Рассказчик. Пинту горького, будьте добры.

Буфетчица. Целое озеро на кухне хоть болотные сапоги надевай чтобы сварить яйцо с вас фунт четыре пенса…

Посетитель. Холод загоняет меня сюда…

Буфетчица. …и восемь пенсов сдачи это все ваша печень мистер Гриффитс вы опять пили какао…

Рассказчик. Может быть, вы помните одного моего друга? Он частенько заходил в этот бар несколько лет назад. Каждое утро, примерно в это время.

Буфетчица. Как его зовут?

Рассказчик. Малыш Томас.

Буфетчица. Сюда заходит столько Томасов ну прямо пристанище для всех Томасов верно мистер Гриффитс как он выглядит?

Рассказчик (медленно). Ему было лет семнадцать или восемнадцать…

Буфетчица. … Мне было семнадцать когда-то…

Рассказчик. …чуть выше среднего роста. То есть, выше среднего роста для Уэльса. Большие, толстые губы; вздернутый нос; курчавые каштановые волосы; один передний зуб сломан после игры в «Кошки и собаки», это было в «Русалке», в Мамблсе; говорит с выкрутасами, дерзкий, но простодушный; в меру хвастливый; ел на ходу, никогда не завтракал; частенько печатал стихи в «Вестнике Уэльса»; одно было о спектакле «Электра» в саду у миссис Берти Перкинс, в Скетти; жил у самых Холмов; спесивый подросток, богемный провинциал, на манер художников завязывал галстук толстым узлом, стащил для этого шарф у своей сестры, она так и не поняла, куда он подевался, носил майку для игры в крикет цвета бутылочного стекла; болтун, зазнайка, заводила; мальчишка, возомнивший о себе невесть что; у него еще была родинка.

Буфетчица. Вот наговорил на что он вам сдался такой я бы и глядеть на него не стала верно мистер Гриффитс? Тут такого насмотришься. Я помню одного чудака с мартышкой. Заказывал полпинты себе и пинту для мартышки. И на итальянца совсем непохож. Трещал по-валлийски, что твой проповедник.

Рассказчик. Бар заполнялся. Одно заснеженное солидное брюшко за другим прижимались цепочками для часов к стойке; черные солидные котелки, влажные, покрытые белым инеем, как рождественские пудинги в глазури, проплывали в мутных зеркалах. Обрывки разговоров гулко раздавались в вестибюле.

Первый голос. По тебе морозец?

Второй голос. Как ваши трубы, мистер Льюис?

Третий голос. Еще одна такая зима, и я разорен, мистер Эванс.

Четвертый голос. У меня грипп…

Первый голос. Двойную порцию…

Второй голос. То же самое…

Буфетчица. Сейчас, детка…

Посетитель (доверительно). Пожалуй, я помню того малого, о котором вы говорили. Надеюсь, второго такого нет. Он когда-то работал репортером. Я частенько встречал его в «Трех лампах». Чересчур задирал нос.

Рассказчик. Как там теперь в «Трех лампах»?

Посетитель. Никак. Там ничего нет. Совсем ничего. Помните магазинчик Бена Эванса? В соседнем доме? И Бена Эванса больше нет…

Исчезает.

Рассказчик. Выйдя из гостиницы, я окунулся в снегопад и пошел по Хай-стрит, мимо ровных белых пустырей, где некогда стояли магазины. «Мебель от Эддершоу», «Велосипеды от Карри», «Готовое платье от Донегала», «Лавка доктора Шолла», «Ателье Бартона», «У. Г. Смит», «Аптека Бутса», «Торговая лавка Лесли», «Обувь от Апсона», «Принц Уэльский», «Рыба от Такера», «Компания Стед и Симпсон» — все магазины сгинули под бомбами. Я шел мимо воронки на месте «Мануфактуры и домашних мелочей», по Касл Стрит, мимо незабвенных невидимых магазинов «Все по пятьдесят шиллингов» и «Ювелир Кроуч», «Платья от Поттера Гилмора», «Ювелир Эванс», «Школьные товары», «Плащи и мода», «Сапоги от Леннарда», «Настоящий стиль», «Мистер Кардома», «Р. И. Джонс», «Церковный портной», «Дэвид Эванс», «Кондитерская Грегори», «Господин Бовега», «Магазин Бартона», «Банк Ллойда» — теперь здесь не было ничего. Я поспешил дальше, на Темпл Стрит. Там стоял бар «Три лампы», в углу вечно сидел старина Мак, судья. И там Малыш Томас, которого я разыскивал, неизменно стоял у стойки вечером каждую пятницу, когда выплачивали жалованье, а с ним Фредди Фарр-Плутишка, Билл Латам, Клифф Уильямс, Гарет Хьюз, Эрик Хьюз, Глин Лоури, мужчина что надо, в шляпе, лихо сдвинутой набок, все блистали в этом нарядном уюте, в этой изысканной святая святых в стиле короля Эдуарда, где подавали первоклассное горькое пиво…

Отдаленный шум бара.

Старый репортер. Помнишь, как я отвел тебя в покойницкую в первый раз. Малыш Томас? Он никогда не видал трупа, ребята, не считая старика Рона в ту субботу. Хочешь стать настоящим газетчиком, сказал я, заведи знакомства в нужных кругах. Ты должен быть персоной грата в морге, понял? Он весь позеленел, ей-богу.

Первый молодой репортер. Смотри-ка, а теперь покраснел…

Старый репортер. Приходим мы в морг, а там, представьте, сидят маляры, приводят в порядок эту развалюху. Они были наверху, на лестницах, красили что-то под самой крышей. Малыш Томас их не заметил, уставился выпученными глазами на столы и остолбенел, а когда один из этих мазил сверху сказал загробным голосом: «С добрым утром, господа», он прямо взвился чуть не до потолка и выскочил оттуда, как хорек. Умора!

Буфетчица (в сторону). Вам уже хватит, мистер Робертс. Вы слышали?

Шум легкой потасовки.

Второй молодой репортер (небрежно). А вот и мистер Робертс.

Старый репортер. Надо признать, из этого кабака вышвыривают весьма вежливо…

Первый молодой репортер. А вы видели Малыша Томаса в защите на футбольном матче с командой «Ветч», когда он забил три гола?

Второй молодой репортер. И весь стадион «Маннесманн» орал: «Отличная работа ногами, сэр», а двое обалдевших шахтеров подпрыгивали, как дикари.

Первый молодой репортер. О чем сегодня написал, малыш Томас?

Второй молодой репортер. Томас — король газетчиков, строчит, как пулемет…

Старый репортер. А ну-ка, заглянем в твою записную книжку. «Был в Британском Легионе: ничего. Был в больнице: перелом ноги. Аукцион в „Метрополе“. Позвонить мистеру Бейнону насчет Гиманфы Гану. Обед: пинта пива и пирог в „Синглтоне“ с миссис Джилз. Благотворительная ярмарка в церкви Бесезды. Загорелась труба на Тонтайн-стрит. Пикник воскресной школы „Уотерс Роуд“. Репетиция „Микадо“ в Скьюэне» — дребедень для первой полосы…

Исчезает.

Рассказчик. Голоса четырнадцатилетней давности оборвались на полуслове, застыли беззвучно над снегом и над руинами, а я шагал на исходе зимнего утра по разоренному центру, где знакомый мне прежде юнец слонялся с беспечностью воробья, истратив всю мелочь на глоток вина и заманчивую закуску. Возле здания «Вечерних новостей» и развалин Замка я остановил человека, чье лицо показалось мне знакомым с давних пор. Я сказал: Вы не могли бы вспомнить…