– Хорошо, – кивнул Горелов и вышел за дверь.

Он шел к своему кабинету, упорно размышляя.

Да, он согласился с Сизых, дело он закроет. Пусть это будет несчастный случай, пусть! Да, он понимает, что не по зубам ему господин Холодов. Ни за что не усадить Горелову его задницу на скамью подсудимых, даже если этот тип и виновен в смерти Марго.

Да, он понимает, что нечего ему предъявить тому малому из охранного агентства. И если даже докажет факт присутствия малого этого в тот вечер у подъезда Насти – ну, там, изымет съемки с камер видеонаблюдения близлежащих магазинов и других объектов, – доказать, что охранник входил в ее квартиру, ему тоже не по силам.

Что же остается?

Горелов вложил ключ в замок своего кабинета. Трижды повернул, переступил через порог. Швырнул папку на стол – прямо от двери. Та, пролетев расстояние в три метра, скользнула по столу и благополучно с него свалилась. А и черт с ней! Все равно она больше не нужна. Доказать он ничего не сможет, но…

Но поговорить-то ему никто не запретит, так? Он же может побеседовать с тем малым из охранного предприятия? Может. Не как с подозреваемым, а как с возможным свидетелем. И не для протокола вовсе. Какой уж теперь протокол, если Сизых орет белугой – закрывай дело! Нет, он в собственных целях поговорит с ним. Для себя, для своей души, которая непонятно отчего все ноет и ноет по умершей Ритке-дуре. Даже Юлькины коленки с загорелой попкой ему не помогают. Без конца думает он о погибшей бывшей жене. Без конца их совместную жизнь вспоминает, как и хорошо им бывало, и не очень. Как и разговаривать они могли без умолку, и молчать неделями. Всякое бывало.

Что же он, убийц чужих людей всегда разыскивал, на ходу подметки рвал, а о своей бывшей забудет? Не простит же он себе этого никогда, точно не простит! Так и засядет это занозой в сердце: что вот – мог, но ничего не сделал.

К тому же ему не давали покоя и мысли об этом увальне Белове, которому на «раз» удалось разговорить персонал кофейни. С Беловым-то они поговорили, а его встретили сухими официальными отнекиваниями. Ничего и никого не видели и знать, мол, ничего не знаем! Не бряцать же перед ними оружием, в самом деле! Брови он похмурил, покивал да и ушел. Выслушал обстоятельный рассказ Вениамина, даже похвалил его через свое величайшее «не хочу». Договорился работать с ним в тесной сцепке, раз уж так все сложилось. И теперь – что же? Все бросить, да? Позволить Белову водрузить на свою лобастую голову лавровый венок? А он ведь этот веник и получит! Он примется бродить туда-сюда, месить снег своими ужасными ботинищами и настырно добиваться правды. И добьется. А он – Горелов – потом лишь кисло улыбнется, потому что он – не захотел, потому что он Сизых послушался, потому что не счел нужным…

Нет, нет и еще раз – нет! Он это дело не забросит. Хотя бы из природного упрямства!

Ну, и перед Захаровым он извинится, не убудет от него. Запил он, говорят. В офисе который день не появляется. Жену по дому гоняет, домработницу…

Слюнтяй какой, а? Чуть его за хоботок взяли, он тут же слюни и распустил. Или он по подружкам так убивается?..

– Здрассьте. – Горелов чуть склонил голову перед красавицей Машей, встретившей его у ворот дома со страдальческим, бледным до синевы лицом. – Войти можно?

Она поколебалась, не зная, что ответить. Потом отступила в сторону, и Горелов вошел в ворота. Раньше они не запирались, помнится. И он благополучно добирался до двери в дом самостоятельно. Ударял в гонг. Именно! Звонка-то у них нет. Блажь какая, да? Ему открывали, он входил. Теперь вот и ворота заперты, и Маша заметно поблекла, дела их, видимо, идут все хуже и хуже.

– Супруг дома? – поинтересовался он, входя за ней в дом. – У меня к нему дело.

– Уголовное? – попыталась она пошутить, но вышло как-то кисло, со слезами в голосе. – Простите.

– Все в порядке. Не стоит так переживать. – Горелов сдержанно улыбнулся. – Так где он?

Маша неуверенно топталась на пороге в коротких меховых ботиночках и курточке на пуху, в которых встретила его у ворот. Топталась и почему-то не раздевалась. То ли ей удрать хотелось, то ли проводить его к выходу. Пойми ее – тонкую женскую натуру!

– Там он. – Она махнула рукой в сторону громадной кухни, откуда доносились какие-то стуки и звон посуды. – Умоляю вас, будьте осторожны!

– Все так плохо? – все же спросил Горелов, снимая плащ, к которому уже неделю тому назад пристегнул меховую подкладку, зима-то не на шутку завьюжила.

– Взгляните сами, – вздохнула она и все же разделась. Потом вдруг, переобувшись в домашние туфли, испуганно встрепенулась и вскинула на него глаза, как затравленный зверек. – Вы ведь не арестовывать его приехали?!

– Нет, конечно! Успокойтесь же, Мария Николаевна. Успокойтесь!

Она кивнула и тут же ушла по лестнице куда-то на второй этаж. Горелов направился к кухне.

Гремела, оказывается, домработница. Сердито гремела, настырно. Стульями, расставляя их по местам вокруг огромного овального стола. Кастрюлями тоже гремела, вынимая их из посудомоечной машины. Дверцами шкафов опять же громыхала.

На хозяина, сонно развалившегося на стуле за столом, она, казалось, совершенно не обращала внимания. Иной раз даже задевала его то боком, то тряпкой, то огромным подносом, куда ставила пустые бутылки.

– День добрый, – поздоровался Горелов, понаблюдав с минуту за беснованием домработницы и пьяным равнодушием Захарова. Ответа не дождался. – Есть разговор.

– Прошу. – Алексей вялым жестом указал куда-то напротив себя. – Пить будешь? Сонька, давай сюда бутылку!

– Ага, щщас, еще разбегусь и подпрыгну! – просвистел ее голос, головы женщина даже не повернула. – Все, кончилась выпивка! Нету больше!

– Брешешь, нахалка, – возразил Захаров и взглянул на нее почти трезвыми глазами. – Я видел, там что-то плескалось еще. Ну!

– Ой, да жрите, не подавитеся! – вскричала она, нагнулась и откуда-то из потайного места выудила ополовиненную бутылки виски. – Когда только конец этому наступит, а?! Сил уже моих больше нет! Терплю только из-за Машеньки. Как она уйдет, так и я за ней следом!

– Она не уйдет! – испуганно дернулся Захаров и ударил кулаком по столу, но вышло смазанно, неубедительно. Он вдруг захныкал, поводя вокруг себя мутными глазами. – Куда она уйдет?! Куда? От меня? Уйдет? Я же… Я же люблю ее, дура! Куда она…

– А вы пейте, пейте больше, – предложила ему ядовитая домработница. – А потом посмотрите!

– У меня горе, дура! – хныкая, возразил ей Захаров и потянул вниз растянутый ворот несвежей футболки. С тяжелым выдохом мазнул ладонью по своей заросшей щеке. – У меня такое горе!!!

– Горе вином не залить! – на повышенных тонах выдала домработница и взглянула на Горелова, ища поддержки: – Так ведь, уважаемый?

– Совершенно верно, – поддакнул тот, усевшись за стол напротив Захарова. – Тем более что и горя-то особенного вовсе нет.