– Клинки в ножны и отойдите, иначе я вашему хозяину руку сломаю. – Наступила такая тишина, что, кажется, даже птахи, щебетавшие вокруг, и те смолкли.

– Что стоите, тупые ослы, пошли прочь, иначе он мне кисть раздавит! – рыкнул купец на хазарском, прогоняя своих нукеров. Те растерянно отошли, вложив клинки в ножны, а купец, схватившись за руку, со стоном кинулся в кусты.

– Чего это он? – удивлённо протянул ошалевший от увиденного старший ватаги, утирая с чела неожиданно выступивший холодный пот.

– До ветру побежал, – мимоходом бросил юноша, подходя к упавшему сотоварищу и осматривая его ногу. – Сустав выскочил, но это пустое, терпи! – Он захватил лодыжку и, дернув с поворотом, вставил сустав на место. – Посиди маленько и можешь на ногу становиться, через час забудешь про вывих.

– А купец наш-то долго так по кустам бегать будет? – спросил, вдруг хитро прищурившись, старший ватаги.

– Пока прощение у Ветлуги не попросит, – серьёзно ответил юноша и ещё раз метнул в охоронцев свой пронзительный, как синяя молния, взор. Те опасливо отошли, – бегать по кустам вслед за хозяином им вовсе не хотелось.

– Ну, силён, ну, Дубок! – вдруг громко расхохотался старшой. – Теперь я понял, отчего наших работников на пристани в Киеве так скрутило, ха-ха-ха!

За ним стали хохотать остальные работники, и даже не понявшие ничего хазарские охоронцы.

«Всё-таки не сумел я до конца пути тайну соблюсти», – с горечью думал про себя Дубок, помня, как наставлял его перед дорогой старый волхв: «Тебе, брат, особое доверие волхвы Киевские выражают. Отправишься в Нов-град и расскажешь, что у нас деется, да про гибель отца Хорыги. Он с волхвом Древославом был дружен, коли сможешь, найди его и поведай всё собратьям нашим, а ежели случится, то и воеводе новгородскому Ольгу про то, как крестят киян, как суд церковный греческий учредили и обо всём остальном. Передашь, что волхвы и старейшины Киевские, да и люд наш, Правь истинную славящий, подмоги просит от Руси Новгородской. Отправишься сразу после праздника, как только купцы начнут разъезжаться и караваны двинутся по своим путям. – Старик ещё раз оглядел Хорыгиного потвору с широкими раменами и литой шеей. – Телом ты на волхва никак не похож, никому и в голову не придёт помыслить, что ты имеешь какое-то отношение к нашему сословию, вот только одно, очи… Ты, Дубок, коли с купцами, стражниками или людьми княжескими говорить будешь, старайся особо в очи им не глядеть…

«Эх, подвела воинская жилка, что ж теперь?..», – корил себя молодой потворник.

Послышались шаги, и к костру подошёл старший ватаги.

– Держи, брат Дубок, или как там тебя на самом деле, – молвил жилистый верховода, протягивая юноше несколько монет. – Я с купцом поговорил, он упирался вначале, а потом согласился, что лепше будет, коли ты уйдёшь. Уходи, пока он напуган, как только опомнится, велит охоронцам убить тебя. Здесь четверть того, что ты заработал, но лепше быть бедным и живым, чем богатым, но мёртвым.

– Благодарю, только мыслю, и Ветлуге уйти надо, не простит ему хазарин, что повиниться перед работником пришлось.

– Нет-нет, – замотал головой ватажник, – за двоих мне хазарин точно голову снимет. И не проси! – и он заторопился по своим делам.

– И не буду, – молвил про себя юноша. – Этих денег, – он подкинул в крепкой длани полученные монеты, – Ветлуге хватит, а я к деньгам не привык.

Когда после тяжкого дня все заснули крепчайшим сном, две тени бесшумно покинули стан.

Ветлуга, по его словам, бывал в Нов-граде не раз, там у него были знакомцы, и он обещал вывести Дубка на местных волхвов.

* * *

– Что-то не разумею я, о ком мне писал в доставленном письме преподобный Панфилос, о ком это он, что, мол, опытны и стоят десятерых, что надёжны и умеют действовать скрытно? – метал из-под нахмуренных бровей сердитые взгляды на подопечных Михаил Сирин. – Киевский архонт подпадает под всё большее влияние легатов, а вы посланы лишь затем, чтоб услаждать свои телеса да заигрывать с язычниками?

Трапезиты вернулись к себе в мрачнейшем настроении.

– У нас совсем мало времени, – холодно молвил Евстафий. – Мне сообщили, что Энгельштайн собирается уехать в свой Искоростень, почуял, видно, опасность, старый лис, хочет ускользнуть в свою нору, отсидеться, а в самый неожиданный момент вернётся, чтобы украсть жирную добычу. А в лесах достать его будет очень трудно.

– Тогда в самом деле времени у нас просто нет, значит, никаких стычек с местными устроить уже не успеем.

– «Альфа» отпадает, остаётся план «Омега». Отныне нет Дорасеоса с Евстафием, уехали, тут только Божедар и Устойчивый, которые слыхом не слыхивали, видом не видывали никакой Визанщины окаянной и подлых греческих лис! – закончил свою, как всегда грустно-шутливую речь полнотелый трапезит. Лик его тронула кривая ухмылка, но очи остались холодными и серьёзными. – Сходи на Подол, нам надо нанять пару людей…

Дорасеос шёл, хмурый и задумчивый, оттого что дело, ради которого они с Евстафием были посланы в столицу россов, пока не двигалось, во всяком случае, так, как того хотелось бы. Противник оказался достаточно опытным, он лучше знал жизнь и привычки северных скифов, потому как проживал в этой стране уже немало лет, но как это объяснить митрополиту Михаилу, а тем более – Панфилосу? Как оправдание собственного неумения?

Повернув за угол и более по привычке, нежели по необходимости, оглянувшись, прежде чем начать спускаться к Подолу, грек вдруг остановился, как будто наскочил на невидимую стену. Тяжкие мысли, да и вообще всякие мысли мигом испарились из головы, как редкие капли с раскалённой жаровни… – снизу навстречу шла с двумя плетёными корзинами в руках та самая волшебная дева… Весь мир снова куда-то пропал. Осталась только её походка, гордая и лёгкая, будто плывущая над землёй мягкими постолами с красивым переплетением кожаных ремешков у тонкой щиколотки. Она тоже заметила его и, приостановившись на краткий миг, как почудилось трапезиту, пошла ещё грациознее и плавней, как будто уже не по тропе, а над нею, и корзины в её полусогнутых руках казались такими же невесомыми. Лик Дорасеоса пошёл красными и белыми пятнами, его снова, как там, на колдовской поляне, бросило в жар и в холод одновременно, чело покрылось испариной, а ноги как будто онемели. Она подошла и заговорила, а он ничего не понимал и, наверное, даже не слышал, в ушах стоял гул, а в очах мелькали цветные пятна.

– Артемида! – он даже не слышал своего голоса и не знал, прошептал ли он волшебное имя, или проговорил вслух. Она рассмеялась звонко и весело.

– Дивоокой меня зовут, а ты, кажется, Божедар?

– Божедар, – кивнул он, с трудом сгибая ставшую вдруг совершенно негнущейся шею. Находясь среди россов и усваивая уроки Устойчивого, он уже кое-что понимал из разговоров местных жителей, но ещё далеко не всё. Но главное было не в словах, – впервые он зрел волшебную деву так близко, – не из-за кустов у мовницы, и не в полумраке у ночного костра, где её появление казалось больше сном, чем явью. Он с удивлением узрел, что внешне они даже схожи, – такие же светлые чуть волнистые волосы, голубые глаза, сильное тело…