— А операция как?

— К счастью для неё, всё оказалось не так страшно, как выглядело. Повреждения только наружные. Подробный отчёт будет на твоём столе к утру, — махнул он мне на прощанье.

Миновав спящего охранника, глянувшего на меня и снова закрывшего глаза, я осторожно приоткрыла дверь в палату. С внутренней стороны в ней действительно красовалась дыра. А Юлия Владимировна не спала. Подтянув ноги к груди, лежала поверх одеяла.

— Вы поговорить?

Злое, но какое-то обречённое равнодушие в её взгляде совсем мне не понравилось.

— Узнать, как ты.

— Хорошо, — она развернулась на спину. Медленно, с трудом, морщась вытянула ноги со сбитыми коленками и стёртыми до крови лодыжками. — Говорите.

— Это подождёт, — хотела я уйти, но она схватила меня за руку.

— Говорите сейчас! Мне всё равно.

И, наверное, была права: для плохих новостей никогда не бывает подходящего времени.

— Юль, я хочу, чтобы вы дополнительно сдали кое-какие анализы. И чтобы ваши родители тоже их сделали.

— У меня только отец. Мама умерла много лет назад. А зачем? — резко повернула она ко мне голову.

— Есть подозрение, что один из генов в вашем организме работает неправильно, — присела я на стул у её кровати.

— Что значит неправильно? — потрясла она головой. — Я больна?

— Вы — нет, но, возможно, являетесь носителем заболевания, которое вам ничем не грозит, а вот вашим детям — может навредить, — смягчала я как могла.

— Какого заболевания?

Честно говоря, втайне я надеялась, что она уже знает — отец ей сказал. И она понимающе кивнёт «А, этого!», остановит меня и отпустит. Но чёртова новость повергла её в шок.

— Папа болен?! — зажала она руками рот, глядя на меня с ужасом.

— Я не могу это с точностью утверждать, пока у меня на руках не будет достоверных анализов, Юля. Поэтому я прошу, чтобы и ты, и он их сдали. А потом уже будем делать выводы. Вдруг я ошибаюсь, — дала я и ей, и себе крошечный шанс, ведь на самом деле у меня были лишь результаты анонимного обследования и на этих результатах стоял вердикт «вероятно».

Но чем больше информации она у меня выпытывала: как проявляется болезнь, что будет происходить с отцом, тем становилась тише, молчаливее и бесцветнее.

— Не говорите ему, что я знаю, — снова свернувшись на боку калачиком, подтянула она ноги к груди.

— Не скажу, — укрыла я её одеялом. — Тебе надо поспать.

— Не могу, — покачала она головой. — Камиль был здесь. Он его убьёт. Может, уже убил. Или он — Камиля.

— Ты можешь как-то этому помешать? — убрала я упавшие на её лицо волосы.

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда нет смысла себя изводить. Чему суждено, то случится. Сделать тебе ещё укол?

В этот раз она кивнула.

Я ушла, оставив её на попечение медсестры, когда от Юлии Владимировны словно осталась безжизненная тень. И позвонить Верейскому — это всё, о чём она меня перед уходом попросила.

— А что с ней? — перекладывая со сковороды на мою тарелку жареное яйцо, спросил он.

— Она сама тебе всё расскажет. Всё, что сочтёт нужным, — тяжело вздохнула я и ласково ему улыбнулась.

Какой он стал интересный без своей щетины. Не столько юный и трогательно прекрасный, как молодой бог. Сколько, наоборот, мужественно обветренный и по-мальчишески дерзкий с этим гладким волевым подбородком и упрямой ямочкой на нём. Ямочкой, то так опасно близко подводила его к разгадке — у Машки была такая же.

Не нравилась мне только хмурая складка, что пролегла сейчас между его бровей.

— У тебя всё хорошо? — всматривалась я в эту идеально прямую морщинку, когда он сел напротив.

— У меня? Да, — посмотрел он на меня в упор. Загадочная полуулыбка тронула его губы. — А у тебя?

— Не знаю, — пожала я плечами, выдержав его взгляд. — Ты какой-то подозрительный сегодня.

— Более подозрительный, чем всегда? — искрились его глаза, сейчас пронзительно бездонные, как озеро в горах. И искрились лукаво.

— Словно ты хочешь что-то мне сказать.

— Хочу, — опустил он взгляд в тарелку, и принялся усердно ковырять яичницу. — Хочу пригласить тебя на свадьбу.

Всё оборвалось у меня внутри. А он как ни в чём ни бывало трескал жареные яйца. Засунув в рот кусок хлеба, пропитанный желтком, он прожевал, и снова посмотрел на меня, улыбаясь одними глазами.

— Не знаю о чём ты подумала, — вытерев рот салфеткой, улыбнулся он. — Но это свадьба моей младшей сестры, — он поднял руку, предвосхищая моё возражение. — Отказ не принимается. Ты идёшь. Со мной. У тебя неделя с лишним на подготовку. Успеешь всё.

Он потянулся к моей руке. Поцеловал. И мягко вложил в ладонь банковскую карточку, фокусник!

— Не бросай меня там одного. Пожалуйста! Для меня это очень важно.

Я положила карточку на стол и закрыла руками глаза.    

— Там будет вся твоя семья?

— Не только, — прозвучал его голос уверенно и спокойно.

— И как ты меня им представишь?

— Не знаю кто это и как её зовут, но она единственная согласилась пойти.

— Павел Викторович, — убрала я руки и сокрушённо покачала головой.

— Знал, что ты не бросишь меня в беде, — улыбнулся он и вдруг подскочил.

Да, я тоже это услышала: как открылась дверь спальни, как по полу зашлёпали босые ножки. Но никак не ожидала, что на этот звук сорвётся Верейский. И вернётся на кухню с Машкой на руках.

Со сна смурная, растрёпанная, она тёрла кулачками глазки, но с его колен сползать явно не собиралась.

— Я пѝсать хочу, — выпятила она нижнюю губу, глядя вовсе не на меня.

— Машунь, беги сама, — остановила я этого полоумного отца, даже без кавычек.

И на удивление, они оба послушались.

— А бабушка во сколько приедет? — глянула я на часы, когда Матрёшка убежала.

— Она не приедет. У неё сегодня выходной, — невозмутимо хлопал Верейский ресницами, что на фоне гладко выбритого лица теперь казались особенно густыми и тёмными.

— Ты с ума сошёл? А с Машкой кто будет? — оглянулась я в поисках телефона. — Мне же на работу.

— Я с ней посижу, не суетись, — остановил он мою руку. — Давай, доедай. Собирайся. И ни о чём не беспокойся. Я справлюсь.

— В смысле справлюсь? А тебе на работу разве не надо?

— Надо. Но с этим я разберусь, — встал он, чтобы убрать свою тарелку. А потом принялся медитировать у открытого холодильника. — Что она ест на завтрак?

— Там есть гречка, погрей с молоком, — засовывала я в себя на ходу остатки яичницы. Время поджимало. А я ещё даже волосы не высушила.