между французскими городами! Да еще такое скоростное. Не пройдет и двух недель, как обладатель тамплиерского манускрипта будет в Марселе.

Из дому Помье вышел загодя, не дожидаясь возвращения сожительницы. С собой взял деньги, хлеб и сочинения. Хотел захватить еще и чернильницу – все-таки он литератор, как-никак! Потом отказался от этой затеи. Решил, что рисоваться все равно не перед кем, а если чернила прольются в карман, получится неприятно.

До двух Помье бродил по улицам. Заняться было нечем, волнение мешало отвлечься. Литератор попеременно думал то о том, что следует запутать следы, чтоб оторваться от тамплиеров, то о тщетности и смехотворности своих попыток скрыться от ордена. В какой-то момент он даже пожалел, что затеял всю эту аферу с Николеттой и свитком…

Впрочем, сколько ни оглядывался Помье, сколько ни поворачивался резко, пытясь обнаружить за собой слежку, ничего подозрительного он не заметил. Темные улицы были пустынны… Но разве не то же самое наблюдалось в тот день, когда он зарыл сокровища? А ведь следили!

Под фонарем, на условленном месте, Помье был без двадцати два. На всякий случай решил прийти раньше, чтобы камеристке не пришлось его ждать.

Прошло двадцать минут.

Потом еще двадцать.

Потом еще.

Несколько раз в приближающихся фигурах патрульного или бродяги писателю мерещилась Николетта.

«Неужели не решилась? – думал он. – А ведь была такой послушной, такой влюбленной! Может, кто-то раскрыл ей глаза на мой обман?.. Или хозяйка поймала за руку, когда Николетта пыталась забрать шкатулку?.. А что, если… Что, если камеристка уяснила истинную ценность манускрипта и решила оставить его себе?!. Вдруг она не так глупа, как кажется?! Вдруг она неспроста выспрашивала про тамплиеров?!»

Когда ночной патрульный на вопрос «Который час?» сказал «Четвертый!», Люсьен понял, что ждать далее бесполезно. Расстроенный, раздавленный писатель поплелся домой, готовя оправдательную речь для Терезы.

На следующее утро на базаре от торговки соленой рыбой Помье услышал, что ее кузина Николь погибла минувшей ночью. Пробравшийся в дом Жерминьяков злодей перерезал ей горло и скрылся.

11

За день до этого возле дома на улице Кенкампуа, внутри которого миловались доживающая последние часы служанка Николь и горе-писатель Помье, появился человек необычной внешности. Одет он был в длинную рясу светло-серого цвета, носил длинную бороду, а голову держал покрытой капюшоном до самых глаз. Шел человек, опустив очи долу и избегая взглядов прохожих. Неизвестно, насколько хорошо ему удалось остаться полностью незамеченным; может быть, незнакомец и обратил на себя внимание пары-тройки прохожих, однако на исполнении его плана это все равно никак не сказалось. Если предположить, что какой-нибудь взор все-таки зацепился за подозрительного субъекта, то он, по всей вероятности, был принят за монаха некоего малоизвестного ордена, ибо ряса его не соответствовала одежде насельников ни одного из парижских монастырей. Однако же было в фигуре незнакомца и что-то такое, что позволило бы человеку проницательному заподозрить в нем мирского жителя, а может быть, и военного, даже рыцаря.

В руках обладатель рясы нес скромную корзинку, содержимое коей было укрыто от лишних взоров белой материей. Некоторое время «монах» слонялся возле особняка Жерминьяков, словно бы что-то обдумывая и решаясь на некий важный поступок. Наконец, дождавшись момента, когда на улице никого не было, он подошел к парадному входу и взялся за дверной молоток.

«Надеюсь, сегодня получится», – сказал себе Кавальон.

Именно он скрывался под облачением монаха.

Пусть Кавальон боялся тамплиеров, пусть продолжал здесь и там ощущать их присутствие, пусть подвергался опасности быть узнанным слугами Жерминьяков и арестованным по обвинению в убийстве старухи и краже ее драгоценностей, но сидеть тихо в очередной своей квартире, позволяя конкурентам все ближе и ближе подбираться к заветному свитку атлантов, он все равно не мог. Надо было действовать. Действовать, пока д’Эрикур действительно не женился на этой вздорной девице, а дурацкий Помье не выкинул какой-нибудь очередной фокус! Из разговоров в людных местах, сообщений коллег-полицейских и рукописных газеток, создающихся в мокрых подвалах при свете масляной лампы, Кавальон знал, что к мадемуазель де Жерминьяк приехал из Оверни ее опекун со своей сестрой – девицей сорока или пятидесяти лет, крайне строгой нравом. Эту-то, последнюю, авантюрист и счел ключом к сокровищу. Его многолетний опыт нумеролога и гадателя показывал, что старые девы, несмотря на всю суровость, отличающую многих из них, бывают весьма доверчивы и с радостью попадаются в расставленные для них сети.

Однако все оказалось не так просто, как мог думать Кавальон. Некоторое время назад он явился к мадемуазель де Сеор – так звали опекуншу Софи, – отрекомендовавшись наслышанным о ее добродетелях литератором, который горит желанием сочинить поэму о самой безгрешной особе во всей стране… и с позором был выставлен вон! Де Сеор даже не пожелала его увидеть. Она просто передала через слуг, что, «покуда дом на Кенкампуа не покинула добротель, ноги здесь не будет писателей, романистов, поэтов и всех остальных представителей этой философической клики, стремящейся посредством своих развращающих сочинений и безбожных энциклопедий поколебать Святой престол». Что и говорить, тетушка совершенно не походила в своих предпочтениях на племянницу!

Для следующего раза Кавальон запасся масонским фартуком, книгой по Каббале, пачкой оккультных гравюр, циркулем, черепом кошки, своим любимым хрустальным шаром и рекомендательными письмами от ряда высокопоставленных персон (написанными, впрочем, собственноручно). Пришлось применить и грим. Явившись к заветному дому, алхимик и маг спросил у открывшей ему служанки, не интересуется ли мадемуазель де Сеор новейшими способами гадания, открытиями в области животного магнетизма, вернейшим и признанным во всем мире методом воскрешать мертвецов, а также всей правдой о гностическом мироздании. Не могло же, в самом деле, быть, чтобы дворянка, даже самая религиозная, совершенно не интересовалась всеми этими модными вещами!.. Не могло, но было. Специальный лакей явился, чтобы вытолкать авантюриста взашей и передать ему всевозможные проклятия от хозяйки, считавшей масонов, алхимиков, гипнотизеров и аэронавтов адептами дьявола.

Кавальону стало очевидно, что если девственная затворница и соизволит принять какого-то гостя, то это может быть только служитель официального культа.

– Вам чего? – спросила служанка, появившася после второго стука.

– Мир тебе, дочь моя… – проблеял Кавальон таким голосом, который, как он считал, наилучшим образом подходил странствующему монаху. – Благословляю тебя и сию обитель.

Служанка перекрестилась.

– С чем пожаловали, отче?

– Слышал я, в этом доме живет набожная особа, до того благонравная, что во всем Париже не сыщешь… – начал мнимый священнослужитель.

Служанка хихикнула. Видимо, в разговорах со своими товарками она характеризовала де Сеор отнюдь не такими хвалебными словесами.

– Есть тут такая. А вы-то чего изволите?

– Может быть, вашей хозяйке угодно будет купить какое-нибудь богословское сочинение? – Кавальон убрал ткань со своей корзинки: она была наполнена книгами.

– Чего это у вас там?

– «Град мистический» Марии из Агреды, «О божественном воплощении Хуана де