когда мы с Питером поднялись по подъездной лестнице, остановились у чужой двери. Он порылся в кармане пиджака, достал ключ и с усилием отпер незнакомый замок. Я знала, что он поведет меня сюда. Это было волнительно. Казалось, я ежесекундно краснела, во рту пересохло.

Я помню, как шумно он дышал, как постоянно облизывал губы. Движения были неловкими. Ему тоже было не по себе. Я не замечала этого прежде. Питер с трудом справлялся с пуговицами на моей блузе. Я смотрела на его пшеничные волосы, на дрожание выгоревших ресниц. Но в его облике проступало что-то серое, мрачное. Как паутина трещин на старой лопнувшей краске. Он будто терял цвет, заветривал. Лицо искажалось. Он, наконец, справился с блузкой, влажные ладони легли на мои голые плечи. Я толкнула его в грудь. С усилием, со смехом. Так, что он попятился на несколько шагов.

Вдруг Питер согнулся, глаза забегали. Он посмотрел на меня:

— Значит, не в этот раз.

Я повернулась, увидела застывшего в дверях каюты Нордер-Галя.

Он смотрел, как я поправляю чулок. Жадно, напряженно. Я чувствовала его взгляд. Он проминал, как проминает с усилием палец. Мне казалось, я красива. Это читалось в его глазах. Он подхватил меня на руки, уложил на кровать. Я чувствовала, как он долго сжимал мои пальцы, и мне нравилось ощущать это теплое касание.

Только тогда я смогла отделить морок от реальности. Только тогда осознала, что перед глазами вечная ночь. Я долго лежала, слушая шум двигателя, чужое дыхание совсем рядом. В голове будто крутилась огромная катушка, наматывающая кинопленку моей жизни. Воспоминания возвращались. Но были какими-то холодными, поблекшими. Будто подкрутили вентиль, отвечающий за эмоции.  Страх, ненависть — все ослабло. Я вспомнила, как мы бежали. Лес, Розали… Помню, как она выстрелила себе в ногу. Я помню черный ящик. Чудовищный звук, с которым захлопнулась крышка. А дальше… А дальше по кругу: бабушка, Питер, пробуждение.

Слепота пугала, но я решила воспользоваться ею. Пока Нордер-Галь не понимал, кем я стала, у меня было время. И я молчала, чтобы не выдать себя речью. Но зрение вернулось. Глаза выдавали меня, и он сразу все понял. Молчание больше не имело смысла. Я подняла голову, посмотрела в его смуглое лицо:

— Я не Этери.

Не знаю, откуда взялась во мне эта смелость — смотреть. Видеть, как его зрачки сужаются до крошечных жалящих точек. Я разглядывала эти глаза и с удивлением различала текстуру перламутра, тонкую переливчатую рябь, подобную шелку, заключенную в темной серой окантовке. Захотелось увидеть, что будет, когда его глаза поймают солнечный луч, осветятся до самого дна. Мне казалось, они отразят свет.

Я не могла понять, что выражало лицо Нордер-Галя. Скульптурная сосредоточенность. Тонкие ноздри трепетали, желваки напряглись. Он навис надо мной, шумно дышал, будто через силу. Или через боль. Словно я доставляла ему мучения.

Казалось, все самое страшное уже осталось позади, и я была готова ко всему. Даже к смерти. Чувствовала себя так, будто один раз уже умерла, и смерть перестала иметь хоть какое-то значение. Но это было лишь заблуждением, сиюминутной иллюзией. Смерть — есть смерть. Она была, есть и будет смертью, как бы я к этому не относилась.

Нордер-Галь склонился совсем близко. Я чувствовала щекой его шершавую щеку, запах табака, металла и мускуса. Он прикрыл глаза, будто прислушивался. Ноздри дрогнули. Он пытался уловить наир. И не улавливал. Я знала это. Не понимала, откуда — просто знала. И в этот миг испытывала потаенное превосходство, будто сумела обмануть.

Он отстранился, уперся ладонями в стену, будто заключил меня в клетку, отгородил от света широкими плечами:

— Ты не Этери… Пусть… — Голос хрипел, стелился, как утренний туман над водой, но не ощущалось даже крупицы сожаления. Будто, напротив, он выдыхал с облегчением. — Но теперь ты моя. Только моя.

Я знала это. Снова каким-то тайным осознанием, каким-то неожиданным женским чутьем. Знала и смирялась, видя перед собой всего лишь мужчину. Бабушка говорила, что умная женщина всегда сможет управлять мужчиной. Даже самым неуправляемым. Я тоже сумею. Силу побеждают слабостью. А время — терпением.

Я открыто посмотрела в его лицо, робко тронула вышивку кителя, чувствуя под пальцами плотную царапающую вязь. Казалось, этот жест вызвал недоумение. Нордер-Галь какое-то время молча смотрел на мою руку, замерев. Будто не верил глазам. Он ждал бунта, криков, слез, мольбы. Но ничего этого не будет.

Он вновь коснулся моей щеки, пальцы скользнули на шею. Он будто удостоверялся, что я здесь, словно не верил. Склонился к самому лицу:

— Как ты это делаешь?

Обе мои руки лежали на его груди. Я чувствовала, как отчаянно колотится под кителем, видела вздутую пульсирующую вену на виске, сведенные брови.

— Что?

Он с трудом сглотнул, стиснул зубы:

— Гасишь наир?

Я покачала головой:

— Не знаю.

Нордер-Галь какое-то время молчал, тяжелое дыхание обжигало висок. Он будто силился это понять, но не мог.

— Это ложь.

— Это правда.

Пальцы скользнули на подбородок, вынуждая меня поднять голову. Он всматривался в мое лицо. Зрачки расширились, почти заполняя радужку чернотой. Я отчетливо видела свое отражение.

Он был напряжен. Под пальцами ощущался камень, даже через китель.

— Я чувствовал наир этой ночью.

— Тебе показалось.

Я сама замерла, поразившись собственной смелости. Это «ты» вылетело вопреки воле, просто привычно соскользнуло с губ, будто я произносила его тысячи раз. Нордер-Галь отстранился, стиснул зубы:

— Скажи еще раз.

Я секунду помедлила, будто взвешивала риски, но все же решилась:

— Тебе показалось.

По его телу будто пробежал электрический разряд. Глаза помутнели. Он приблизился броском змеи. Горячие губы накрыли мои, железная рука удерживала за талию, не позволяя отстраниться. Я инстинктивно дернулась, стукнула ладонью по его груди, но тут же опомнилась: никакого бунта.

Никакого бунта.

Я разжала зубы, позволяя обжигающему языку скользнуть в рот, и отвечала. Неосознанно, но будто знала, что делала. Рука на моей талии налилась свинцом, отяжелела. Нордер-Галь прижал меня так сильно, что стало больно. Другая рука скользила по шее, пальцы зарывались в волосы, удерживая за затылок, не давая ни единого шанса отстраниться. Я чувствовала,  как наливается и каменеет у него в штанах. На секунду меня окатило паникой, но я взяла себя в руки — так и должно быть. Я это понимала. Рано или поздно это случится. Нужно просто пережить. В сравнении с тем, что со мной уже случилось — малозначимая ерунда, которая не стоит переживаний.

Но я уже