его энтузиазм я недооценил — как с бомбочками. В дополнение к световухам он притащил самопал, который был заточен под пороха и капсюля. В принципе, он работал и на магниево-марганцовочной смеси и его можно было переделать, чтобы выстрел происходил от удара дюбеля на тугой пружине по небольшой кучке серы от спичек. Но для моих целей этот пистоль совершенно не подходил. Это была здоровая дура, которая в полном боевом снаряжении сносила черепа и отрывала конечности. Я повертел её в руках и с сожалением отложил в сторону. Садиться в тюрьму из-за каких-то уёбков мне совершенно не улыбалось.

— Не пойдет, — сказал я Стасу. — С него даже палить страшно… живые они всё-таки, не уверен, что решусь. Из такого в живот попадешь — она кишки вместе с позвоночником вынесет, а это сразу насмерть.

Стас почесал затылок.

— А, это… — он снова завис и согласился: — Убивать да, нехорошо.

Из нелетального короткоствола у Стаса имелось два пугача, которые были ручным аналогом бомбочек, но ещё умели метать картечь — то есть несколько собранных в связку шариков от велосипедных подшипников. Недалеко и с низкой кучностью, но вот они мне подошли идеально. Правда, оказалось, что это тоже какая-то экспериментальная конструкция, из которой сам Стас ни разу не стрелял. Он предложил испытать их среди деревьев за железкой, но тут я уперся — всё-таки парк, да и военный госпиталь с охраной неподалеку. Можно было уйти дальше к кольцу, но там располагалось лесничество и бродили редкие лоси. Ну а выезжать в глухие подмосковные леса на испытания у меня не было ни времени, ни желания. Поэтому я положился на традиционный «авось», втайне надеясь, что до стрельбы дело у меня не дойдет.

В принципе, я был доволен потраченным временем. Меня расстраивало только то, что Стас наотрез отказывался от ужина в компании меня, Аллы и её бабушки, но тут удивляться не приходилось. Он вообще был человеком скромным и новых людей принимал постепенно — это у нас с ним всё произошло достаточно быстро, но я откровенно жульничал, пользуясь своим послезнанием. Я точно знал, что если Стас увидит возможность что-нибудь взорвать, то не удержится. Он и не удержался.

В качестве компенсации я выдавал ему пакет с бутербродами, Мне не нужно было ходить к гадалке, чтобы узнать, что в общаге Стаса ждет полный голяк в смысле пищи — они пока что жили так, как и мы до моего переселения в прошлое. Мы, пожалуй, даже чуть получше. Впрочем, Стас катался со мной из любви к искусству. Его вообще мало пугала поездка к чёрту на кулички, он был вроде той бешеной собаки, если дело касалось его хобби, и в такие моменты даже сто вёрст не были для него большим крюком. К тому же он был родом из самой центральной Сибири, и я подозревал, что он считал Москву большой деревней — задолго до того, как это стало мейнстримом[18].

* * *

И пока я стоял у подъезда с вечерней сигаретой и смотрел вслед уходящему Стасу, я думал совсем не о том, что завтра мне, возможно, предстоит кого-то искалечить с помощью самопального оружия, а о том, что чуть ли не впервые после попадания в прошлое использовал послезнание. Для меня это ощущение было чем-то новым и неизведанным.

Конечно, повторное «знакомство» со Стасом и использование его навыков для моей пользы не было чем-то необычным. Мы и в первый раз с ним сошлись достаточно легко — правда, будучи представленными и после нескольких часов, которые мы провели в одной компании под пиво и преферанс. Но сейчас я знал, на что давить, и использовал своё знание. Это было как с машиной — я знал, как и куда жать и что крутить, и пользовался этим, не слишком задумываясь.

Вообще я не помнил, в какой момент решил, что послезнание, которым так гордились все книжные попаданцы в прошлое, со мной не сработает. Наверное, оно могло пригодиться, если бы я сразу не поломал ту линию, по которой катилась моя жизнь раньше. Наверное, я мог вернуться на эту линию, если бы Алла исчезла бы с моего горизонта сразу, как только проснулась у нас в комнате. Наверное… да много было этих «наверное».

Но Алла не исчезла, а вернулась с новыми идеями, и сейчас я находился на совершенно незнакомой мне линии истории, и мог ориентироваться только в каких-то глобальных вещах вроде сессии, каникул или смерти Генсеков. Правда, все изменения касались только меня и моего ближайшего окружения. Где-то там, в больших государственных учреждениях, своим чередом зарождалась цепочка событий, которая в не слишком далеком будущем приведет к масштабным переменам в отдельно взятом социалистическом государстве и во всем мире. В других зданиях разрабатывался план, после реализации которого появится Чернобыльская зона отчуждения.

А вот моя жизнь начала складываться по-новому, и как к этому относиться, я не знал. И не только моя жизнь — я был почти уверен, что мои действия повлияли буквально всех моих знакомых, случайных и не очень. Например, музыканты из «Кино» могли опоздать на свой поезд, застрять на вокзале, со злости что-то наговорить друг другу и по приезду в Ленинград расстаться навсегда. Конечно, вряд ли всё было настолько радикально, но я мог сравнивать только те события, о которых хоть что-то знал; про апрельские гастроли «киношников» в Москве я не знал ничего.

Вряд ли я сильно повлиял на Жасыма и Дёму — хотя наш казах мог, оставшись без меня, в одиночестве, придумать какую-нибудь шнягу, которая тоже сильно изменит его жизнь. В первой жизни я был с ним рядом весь этот месяц и никуда не уезжал; мы о чем-то говорили, о чем-то спорили, но подробностей у меня в памяти не осталось. Сейчас ничего этого не случилось. Я, конечно, не считал себя незаменимым в общении, но регулярный преферанс под не менее регулярное пиво здорово расслабляет и избавляет от глупых мыслей и предотвращает глупые поступки.

С Дёмой всё было проще — он старательно катился по наклонной, и в прежней жизни я не сделал ничего, чтобы удержать его от падения. Сейчас я тоже не вмешивался в его судьбу. Я понимал, что спасти всех не смогу.

Скорее всего, я как-то повлиял на жизни Виталика и даже его дедушки, но очень опосредовано. Тот же Михаил Сергеевич в силу своего наверняка высокого положения мог и не обратить внимания на попытки несчастного попаданца изменить его