Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы я только успела убежать и выбросить тушь, ничего бы они мне не сделали. Но охранник следит за мной. Он ведет меня по лестнице, залитой холодным светом, таким ярким, что от него жжет глаза. Меня одну, без мамы, вводят в жуткую комнату для допроса. Мне приходится вывалить все содержимое карманов на пластиковый стол. И вот она, улика! Тут я наконец вижу, что написано на тюбике: «Тушь синяя». Ну что за цвет? Это же надо, украсть не то, что нужно, и попасться…
— Как тебя зовут? — Он берет ручку.
И тут я совершаю вторую ошибку: я называю ненастоящее имя, которое мы никогда раньше не использовали. Но если у нас нет дома компьютера, это не значит, что его нет ни у кого в мире. В супермаркете есть камеры видеонаблюдения, базы данных, возможность мгновенно проверить имя и адрес. Неожиданно проблема оказывается куда серьезнее, чем мелкая кража.
Тяжелые шаги грохочут по лестнице и по коридору. Входят двое копов в форме и с пистолетами, заслоняют дверь, велят мне встать и следовать за ними. Ноги не слушаются — я не уверена, что вообще могу идти.
Меня сажают в полицейскую машину. Я вижу, что мамин «линкольн» решительно следует за нами, и только это не позволяет мне разрыдаться. В участке, сидя на табуретке за пуленепробиваемым стеклом камеры предварительного заключения, я вижу маму. Она звонит кому-то. Я пытаюсь успокоиться. Честно говоря, тюрьмы я не боюсь. Боюсь папиной реакции. Что меня ждет: ручка? кулак? провод?
Что, если они проверят мою биографию, и я подведу всю семью? Надо было вспомнить — тебя не выхватывают лучом прожектора из темноты, не догоняют в ходе безумной погони. Ты попадаешься на простых ошибках…
Полная женщина в форме открывает дверь и говорит, что меня посадят в настоящую камеру. После тщательного обыска мы идем по холодным бесконечным коридорам. За спиной у нас запираются двери. Около камеры я отдаю все, что осталось у меня в карманах: бальзам для губ, пару монет и мятую салфетку. Мужчина и женщина выходят из какой-то стеклянной будки, складывают все это в пакетик и вешают на него бирку.
Я сижу на жесткой скамье в двухместной камере, избегая взгляда худой девчонки-подростка с татуировками и густо подведенными глазами. Только тут я осознаю всю иронию ситуации. Мы волновались из-за угрозы Фрэнка пойти в полицию и «все разрушить». И что случилось? Я, верный милый ангелочек, с размаху влетела в кирпичную стену и подвергла всех опасности.
— Привет, девочки! — Женщина-офицер открывает дверь и вместе с напарником заходит в камеру.
Они проверяют, нет ли у меня телесных повреждений. По сравнению с сокамерницей я выгляжу хрупкой. Но это нестрашно, если она проявит агрессию, я просто врежу ей по трахее, как учил папа.
— Пить хотите? — Мужчина держит пару банок колы.
— Спасибо, — говорю я, — но мне нельзя лимонад.
— Правда? И почему? — Он сводит брови, и морщины становятся глубже.
— В нем очень много сахара.
— Я обе выпью. — Моя соседка впервые подает голос. Он хриплый и тихий.
Она берет обе банки и поворачивается ко мне спиной.
— Если тебе что-то понадобится, просто постучи в стекло, о’кей? — говорит женщина, собираясь выйти.
— Хорошо. На самом деле… — Я наклоняюсь вперед и упираюсь руками в колени.
Мне ужасно хочется колы. Я почти вижу, как пью ее огромными, жадными глотками, и мне кажется, что ее насыщенный вкус смоет привкус страха. Они задерживаются перед открытой дверью и выжидающе смотрят на меня.
— Вызовите адвоката, будьте любезны, — вежливо прошу я.
Через несколько часов назначенный судом адвокат, умный на вид мужчина далеко за сорок, сидит за столом напротив меня. Коп, который привел меня сюда, громко хлопает дверью и оставляет нас наедине. Адвокат кажется удивленным. Я тощая, в свободной футболке, на которой изображена бабочка, волосы стянуты в высокий хвост.
— Как себя чувствуешь? — спрашивает он, доставая ручку.
— Хорошо.
— Не считая того, что ты в тюрьме? — Глаза у него смеются, и я понимаю, что мы поладим.
— Конечно. — Я кладу руки на стол, сглатываю и улыбаюсь. — Мы же это исправим, правда?
Пытаясь сложить в голове историю, я ощущаю нечто странное. Не то чтобы я расслабилась… наоборот, подобралась и сосредоточилась. Всего пара часов за решеткой, и я уже выражаюсь как преступница. В отличие от жизни на воле здесь как будто больше свободы. Больше возможностей использовать свои навыки.
Адвокат устраивает так, что меня не отводят обратно в камеру. Копы из отдела по борьбе с преступлениями против собственности соглашаются, что мне лучше посидеть в конференц-зале. Здесь я могу попить воды и, пока адвокат ждет результата своих звонков, обсудить с ним недостатки судебной системы по делам несовершеннолетних.
— Мне так редко удается по-настоящему поговорить на работе, — вздыхает он. Я понимающе киваю. — По дороге сюда я видел некоторых заключенных.
Мы закатываем глаза, сочувствуя друг другу, и тут женщина-офицер машет мне рукой.
— Ладно, вали домой до суда. — Она провожает меня наружу. Лицо ее как-будто все состоит из острых углов. — Что, полегчало? — спрашивает она.
Но пока мы идем по стерильнобелым коридорам, и двери закрываются за мной уже по пути на свободу, я чувствую, что мне стало гораздо страшнее. Конечно, в тюрьме опасно, но здесь есть правила и законы. Кажется, это давало мне ощущение безопасности. Теперь я отправлюсь домой, где может случиться все, что угодно.
Сильно ли рассердятся родители? Да, я могла выдать нас всех. Но это волнует меня гораздо меньше, чем возможная утрата доверия. Мы всегда можем снова сбежать. Я поеду куда угодно, сделаю что угодно, лишь бы мы были вместе. Мне важно только то, что они обо мне думают.
Дома я лежу в кровати, вытираю слезы и смотрю на звездочки на потолке. И тут слышу тяжелые папины шаги. Я замираю. Мне страшно. Через мгновение его темная фигура нависает надо мной. Я инстинктивно ищу глазами электрический провод и чувствую запах пряного одеколона, когда отец садится на мою кровать.
— Хочу рассказать тебе кое-что, и это, как я надеюсь, позволит тебе взглянуть на жизнь с другой стороны, — объявляет он и осторожно берет мою холодную руку в свою. Страх уходит, но я ощущаю такую слабость, что не в силах пошевелиться. — Если ты не был привлечен к уголовной ответственности, то и не жил.
— К уголовной ответственности? Это что? — Я поворачиваю голову на подушке.
— Арест. Обвинение в серьезном преступлении… Знаешь, это может больше не повториться,
