Флот Ольвии уходил домой, а нанятые ольвиополитами скифы примкнули к номадам Гнура, чтобы принять участие в другой войне, а не торчать под неприступными стенами. Так бесславно Ольвия закончила свою войну. Теперь мне понятно, почему роксолан назначил мне встречу вблизи Керкинитиды. Он знал о планах ольвиополитов, был информирован о бунте жителей в Калос Лимен, равно как ведал и о происходящем на востоке, где Сатир пытается включить в свое царство Феодосию.

Пока для меня роксолан всего лишь наниматель, а ведь когда-нибудь он может стать противником. И надо признать, противником сильным. А пока он, по всей вероятности, занимается составлением обстоятельного досье на меня, я тоже сложу воедино все, что знаю о нем. На первый взгляд не так уж трудно составить характеристику на этого человека. Он властен, умен и расчетлив. Как выяснилось недавно, еще и проницателен. Однако не следует забывать, что вполне возможно, он, как и я, выдает себя не за того, кем является на самом деле!

Чтобы более правильно оценить его поведение, не мешает узнать, какими побуждениями и какой информацией, полученной предварительно, он руководствуется в своих поступках. Для этого нужно быть рядом с ним, а мне почему-то хочется держаться от него подальше. Может, приставить к нему как-нибудь Лида? Парень проявил себя прекрасным сборщиком информации. Он справился с моим заданием не хуже подготовленного для пчелиной работы агента. За три дня он разузнал много чего интересного. Особенно важной для меня стала новость о разорении Гелона и массовом бегстве жителей из него. Хоть мне до сих пор не верится, что гелоны и будины ушли в степь, оставив меланхленам свои дома и сады. Это какой же огромной должна собраться орда, чтобы вынудить жителей Гелона бросить защищенную валами и частоколом территорию? Нужно и это событие осмыслить.

Не знаю, какие мысли по этому поводу имеет Гнур, а мне все происходящее, чему я стал свидетелем, все больше не нравится своей нелогичностью. Херсонеситы и ольвиополиты соперничают, воюют за порты полисов и зернохранилища, строят военный и грузовой флот, а тем временем скифы-пахари уничтожены меланхленами! Тысячи гектаров пашни скоро зарастут ковылем, ибо Скифия обезлюдела…

Мачта диеры ушла под воду, и триеры из ольвийского флота направили свои носы в море. Керкинитида потеряла свой жалкий флот, но не захвачена, херсонеситы торжествуют.

А мне подумалось, что, если во всем происходящем все же есть умысел?! Против кого Гнур направит своих номадов? Если против Сатира, то зерна станет еще меньше! Ведь Боспорское царство, так сказать, в мировой торговле вполне успешно конкурирует с полисами под Афинским протекторатом…

Я развернул коня и направил его легкой рысью домой, в лагерь, где хозяйничал Артаз. В прошлой жизни я никогда не был в Крыму, но считал, что климат там засушливый, территория безводна и не годится для земледелия. Все, что я вижу вокруг, свидетельствует об ином. Сочная трава, дубовые рощи, источники, бьющие из-под земли, позволяют мне сделать совсем другой вывод. Сатира во что бы то ни стало нужно остановить, тогда пахари-беглецы рано или поздно начнут возделывать землю тут, заполняя эллинские закрома зерном[56].

«Решение поистине героическое», – бормочу я. И хорошо, что мои соратники ничего не услышали. Им если бы я даже и захотел, все равно не смог бы объяснить, почему только что нашел разумным как сражаться с Сатиром, так и защищать его царство. Поскольку мои личные интересы не имеют ничего общего с далекими Афинами, то, наверное, для меня имеет смысл сражаться за возможность когда-нибудь осесть на этой, пока еще никем не занятой земле!

* * *

Когда я вдыхал влажный воздух, пахший морем и пряными травами, смотрел на уходящий за горизонт флот ольвиополитов, меня охватывало тягостное предчувствие, что выполнить свою миссию, исполнить долг будет гораздо труднее, чем можно было ожидать. Вечная история: пытаешься заранее перебрать в уме все возможные варианты, тебе и в самом деле удается взвесить их все и каждый в отдельности, кроме одного-единственного, который сваливается тебе как снег на голову.

Гнур тайно заключил союз с царицей меотов Тиргатао. Теперь армия номадов под его предводительством шла на восток, чтобы все-таки сразиться с Сатиром, хоть и не за славный полис Феодосия, но все равно в интересах Афин. Забавно? Я, когда узнал об этом, тоже был удивлен. Номады шли на восток около недели, а мне все не удавалось поговорить с Гнуром, узнать о цели похода. За блестящим потоком ближников роксолана сплошным строем двигалась конная бала. Воины-дружинники были хорошо одеты, все имели луки, мечи и копья в руках. Эта бала постоянно охраняла Гнура и была готова защищать своего владыку от любого врага, будь то сармат, грек или сколот.

Позади этой личной гвардии нашего военачальника шли отряды под предводительством своих вождей. С ними шли и мои паралаты. А за нами – нестройные толпы конных лучников и, наконец, никем не считанные ватаги искателей приключений, вооруженные чем попало и не имевшие предводителей. Они шли за войском сами по себе в чаянии военной добычи, но, как правило, в бою такие воины оказывались в первых рядах и умирали первыми.

Когда войско останавливалось на ночлег, степь загоралась тысячами звездочек костров. Серыми тучами стелились отары баранов, мелькали силуэты скачущих коней, и почти до утра скрипели колесами догоняющие армию кибитки с женщинами и запасами зерна.

Я уже смирился с неизвестностью, когда прохладным вечером, едва присев у костра, получил от Гнура приглашение. Его передал устно один из дружинников. Он же и проводил меня к роксолану. У большого костра собралось около сотни воинов. Все они, как я понял, были военачальниками и знатными воинами. Я не стремился занять место поближе к Гнуру, спокойно стоял за их спинами и слушал. Тогда роксолан и поведал нам, за кого и против кого идем на войну. А чуть позже, когда начался пир я, подслушав разговор у одного из костров, выяснил, что царица имеет мужем некого Гекатея. Тот был поставлен Сатиром царем на землях синдов. Гекатей родился эллином, а Тиргатао – меотиянкой. Никто не знает доподлинно, что произошло между ними, но поговаривают, что Гекатей полюбил другую женщину, а свою царицу вознамерился убить. Будто бы и покушение состоялось, но Тиргатао спаслась. Теперь мстит супругу и боспорскому царю, а наш Гнур то ли влюблен в нее, то ли сам хочет стать царем меотов и синдов.

Я снова погружаюсь в сухой анализ полученной информации, но ненадолго. Разгоряченное тело прижимается к моей спине, и Опия, крепко обняв, целует меня в шею. Опия… кто же еще мог осмелиться на подобное действие?

Как ни сильны были моя обида и разочарование, в какой-то мере и отвращение к ней, но сердце принялось отчаянно биться. Я уже был готов обернуться к русоволосой, обнять, поцеловать в сочные губы и отнести подальше от пирующих воинов, но в тот момент из сумрака вышел широкоплечий воитель. Его могучая шея и тяжелые кисти рук свидетельствовали о немалом опыте в рукопашных схватках. Угрюмые черные глаза смотрели на меня с уверенностью победителя. Он подошел так близко, что коснулся носком остроносого сапога моего колена и стал развязывать веревку, поддерживающую штаны. Кафтан его был распахнут, здоровяк где-то оставил свой пояс с акинаком. Когда я понял, что он намеревается сделать, то сомнений уже не осталось – этот сармат решил унизить меня, а в случае моего сопротивления он рассчитывал убить голыми руками, как недавно я сам справился с Аспаком.