Она могла заставить их поверить во все что угодно.

Лондон помнила, что проспала всю неделю. Глаза покрылись корочкой, конечности так отяжелели, что их невозможно было поднять, и она спала до тех пор, пока уже больше не могла спать. Тогда она проснулась.

Открыв глаза, первым, что Лондон увидела, были занавески. Она помнила их, голубого цвета, но иногда зеленого, один день один цвет, другой день второй цвет, а иногда оба цвета вместе. Еще она помнила, что занавески все время шевелились от порывов ветра. Кроме занавесок Лондон помнила, что там все время было холодно и ее кроссовки издавали хлюпающие звуки. Помнила, как она не слышала ничего из того, что ей говорили. Как сначала это были просто шевелящие губами рты, руки, показывающие на нее пальцами, а потом, одним прекрасным днем, в ее ушах хлопнуло – и она снова стала хорошо слышать.

Так прошла ее реабилитация.

Уже была почти полночь, и Лондон везла меня к дому, к Руби.

Я считала, что «реабилитация» в сознании Лондон могла быть всего лишь пустым, похожим на пещеру пространством во времени, ведь когда у кого-то случается передозировка, они, можно сказать, почти мертвы, в одном шаге от смерти, и там не о чем помнить. Но у Лондон сохранились воспоминания. Значит, она никогда не умирала?

Но кое-что из того, что она рассказала, никак не выходило у меня из головы.

Смена цветов.

Хлопок в ушах, как когда в них попадает вода.

И еще там не было часов.

Руби рассказывала, что в Олив время остановилось – да и не было никакого смысла отслеживать его. Бедные жители Олив даже не могли носить наручные часы, так как их руки постоянно находились в плотной мутной воде. Она говорила, что на старом Виллидж-Грин были часы, но они все время показывали одиннадцать минут третьего – то самое время, когда уровень воды во время затопления достиг циферблата часов, и поэтому теперь в Олив всегда было одиннадцать минут третьего, неважно, день это или ночь.

А еще Руби все время говорила, как там, внизу, холодно. Как дрожат жители Олив, как трясутся у них коленки, стучат зубы, к которым приклеились водоросли. Их жидкое небо было слишком плотным, чтобы пропустить хотя бы лучик солнечного света, поэтому они становились всё бледнее в своей подводной деревне, их сердца – все холоднее, а воспоминания о прежней жизни на поверхности со временем совсем стерлись.

Лондон поворачивала на дорогу, которая тянулась вдоль водохранилища, – на ту самую, что вела к дому Джоны – но даже украдкой не пыталась заглянуть за деревья. Мы ехали мимо водохранилища, не проронив ни слова про него, как будто это было чем-то обычным: мусорная свалка, автозаправочная станция или парень, продающий розы прямо из ведра на Триста семьдесят пятом шоссе.

– Руби сказала, что мне никому нельзя рассказывать про реабилитацию – никому не интересно знать подробности, так она говорила, – но тебе же можно рассказать, правда? – Она уже спрашивала меня об этом, но тогда я не ответила.

– Конечно, – ответила я, соврав.

– Я не знаю, сколько времени провела там, – продолжала Лондон, когда мы уже почти подъехали к дому, где теперь жили Руби и я. – Узнала, только когда приехала сюда. Руби оказалась рядом, подвезла меня домой и сказала, что с этих пор все будет как раньше, и…

– Погоди, – перебила я ее. Мы ехали по подъездной дорожке, длинной, извилистой, из гравия и грязи. Через несколько секунд нам предстояло свернуть наш разговор, и я хотела быть уверенной в том, что верно поняла. – Руби оказалась рядом? В смысле, она забрала тебя оттуда?

Лондон ехала медленно и думала не быстрее.

– Я помню, что она была рядом. Наверное. – Она потрясла головой, машина повернула на последнем вираже и остановилась. – Но это все так странно… Ведь еще я помню, как плавала той ночью, до того, как увидеться с родителями. Наверное, я была совсем не в себе после всего, раз первым делом отправилась плавать, не думаешь?

Дверь дома открылась. В освещенном проеме появилась Руби, как будто она ждала у дырки, где подразумевалась дверная ручка, и подглядывала туда, как в дверной глазок. На ней было тонкое светлое платье, но распущенные волосы закрывали те места, где оно просвечивало. Фары светили так ярко, словно озаряли ее изнутри.

– Мои родители тоже когда-то так меня встречали, – сказала Лондон.

Ее лицо вытянулось, стало непроницаемым – она явно жалела, что рассказала мне о своей реабилитации. Должно быть, поняла, что рассказать мне – это то же самое, что рассказать моей сестре, только на десять секунд позже.

– Они разве больше не встречают тебя, твои родители?

Она пожала плечами.

– С тех пор как я вернулась, все изменилось.

Руби не стала подходить к машине. Она просто держала дверь в дом открытой, зная, что я не стану долго задерживаться.

– Еще увидимся, Лондон, – сказала я как ни в чем не бывало, словно она была обычной нормальной девчонкой, а не чем-то совершенно противоположным. Чем-то, чему я не находила названия.

Когда я вошла в дом, Руби крепко обняла меня, и мы смотрели, как Лондон сдает назад по подъездной дорожке и как ее машина исчезает за поворотом. Руби понюхала мои волосы и все узнала, сразу же, мне даже не нужно было ни в чем признаваться. В ее зеленых глазах появился серый оттенок, губы сурово сжались.

– Посмотри на время, Хло.

Я быстро глянула на часы на своем мобильнике – две минуты первого.

– Полночь, – ответила я ей.

– Нет, – возразила она. – Уже за полночь. Сейчас двенадцать часов две минуты.

– Но я… – Сестра покачала головой, и я замолчала.

– Вы уезжали из города? – спросила она.

– Нет, я сказала тебе, где мы были.

Я встала под свет лампы гостиной, и это было ошибкой, потому что она увидела, во что я одета, что у меня на ногах.

– Эй, это же мои классные ботинки, – сказала Руби. – Ты взяла их из моего шкафа!

Я отрицала – но только ту часть про шкаф. Ботинки просто валялись в ее комнате, один у окна, второй под кроватью.

Руби сменила тему:

– Хлоя, ты должна была сказать мне, что с вами будут мальчики. Но ты ни разу об этом не упомянула.

– Но я же не знала!

Я была совершенно сбита с толку ее поведением: сестра словно подсчитывала все мои сегодняшние косяки, а я всего лишь провела без нее один вечер – что, кстати, было ее идеей. Она решила вдруг стать моим родителем? И что дальше? Она собиралась посадить меня под домашний арест?

– Этот мальчишка прикасался к тебе? И не смотри на меня так, ты понимаешь, о чем я.

– Оуэн? Нет! Да он даже близко ко мне не подходил.

– У меня нет ни одного знакомого парня, который хотя бы раз не попытался коснуться меня.