– Мне нравится, – выдохнула Ванесса.

– И правда, просто красота! – сказала Аша.

Кэт кивнула.

– Это же ты, да?

Там действительно была я – в смысле, кто угодно решил бы, что это я – накаляканная мелом фигурка в голубом (Руби говорила, что это мой цвет), с челкой (Руби всегда нравилась моя челка). Сейчас я выглядела совершенно не так, и значит, она рисовала меня такой, какой помнила до моего отъезда.

На рисунке моя рука-палочка держала за руку другую фигуру гораздо выше моей. По сравнению со мной, она была размером с гору: голова из завитков и огромные зеленые глаза, такие же, как у нее, которые видят все. Одни ее руки были намного больше моего тельца, заслоняли собой желтое пятно солнца. Она шагала по воде, синие загогулины, видимо означающие вздымающиеся волны, едва задевали носки ее высоких ботинок. Она несла меня над этими волнами, и мои пальцы касались лишь воздуха. Ее темные волосы за нашими спинами походили на длинный, развевающийся плащ.

Изображение Руби, сделанное Руби. А под рисунком, чтобы ни у кого точно не осталось никаких сомнений по поводу авторства, красным мелом было выведено:

Зачем-то ей понадобилось оставить здесь свою подпись, и она хотела, чтобы никто про нее не забыл.

Я отвела глаза от этой настенной росписи и увидела, что Оуэн смотрит на нее с открытой неприязнью. Ему совсем не нравилось то, что она сделала со склепом, и это ясно отражалось на его лице, но, возможно, его ненависть распространялась куда дальше ее художественных произведений. Может, он ненавидел единственного в мире человека, которого я любила.

Я знала, что рисование не входило в число талантов Руби, но остальные, похоже, не хотели обозначить это. И тогда я сказала, сама себе удивившись:

– Безобразно нарисовано, разве нет?

Оуэн сидел, развалившись, на скамейке напротив меня и курил травку, но, как только я произнесла эти слова, безразличие на его лице обернулось вниманием.

– О нет, – сказала Ванесса. – Нет! Нисколечко.

– Ничего подобного, – резко возразила Кэт, как будто сама это рисовала.

Они думали, что я решила подшутить над ними?

Я подошла ближе к рисунку и коснулась луковицеобразной головы Руби.

– Она выглядит как-то уродливо, вам не кажется?

Дэмиен засмеялся, потом поперхнулся, а затем притворился, что просто закашлялся. Лоуренс криво улыбнулся, но не стал прятать улыбку. Лондон, которая до сих пор еще ни слова не сказала про рисунок, смотрела на меня с мрачным беспокойством, словно наблюдала, как я иду по тонкому льду. И уж точно я не могла знать, подаст ли она мне руку, чтобы вытащить меня, если он треснет. Руби-то рядом не было.

– Я бы не сказала, что уродливо… – начала Кэт.

Я ждала, что именно она скажет.

– Это… это… – Она замахала руками, стараясь говорить быстрее, подгоняя свои мысли, и закончила: – Это похоже на Пикассо, типа того.

Почти все одобрительно забубнили.

В воздухе ощущалась прохлада – но ветра не было, стояло лето, и мы вспотели от жары. Прохладу нельзя было объяснить и тем, что мы были на кладбище, среди мертвых людей, а некоторые из нас даже, может, сидели на них. Но, наверное, я могла бы ее объяснить.

Или Лондон.

Она дышала, как если бы у нее было два здоровых легких, как у любого живого человека, но разве она была живой? Я неотрывно смотрела на ее грудь, на то, как ритмично поднималась и опускалась ее грудная клетка – нечто простое и в то же время совершенно удивительное, потому что вот она – стоит здесь среди нас, но я все никак не могла в нее поверить. Совсем недавно я еще была уверена в том, что никогда не увижу ее снова.

Я по-прежнему сомневалась, что она действительно с нами. Вдруг я передала бы ей косяк, пропуская свою очередь, – но рядом не было бы руки? Ее пальцы не коснулись бы моих пальцев? Я протягивала бы ей косяк, зажженный, горящий, – а она бы исчезла?

Но пока я наблюдала за Лондон, та смотрела на автопортрет моей сестры. Она глядела на него так, как будто он мог ожить в любую секунду, спуститься со стены на ближайшую могилу и отчитать нас за все, что мы сказали. За то, что я сказала.

Как будто он каким-то образом мог все узнать.

– Что думаешь, Лондон? – спросила я, напугав ее. – О картинке.

Стала бы она врать мне, потому что я была сестрой Руби и все всегда говорили мне лишь то, что, по их мнению, она хотела услышать? Стала бы притворяться, как будто мои уши были на голове Руби, а мой рот на ее ухе? Лондон тоже собиралась сказать, что это похоже на Пикассо?

Но прежде чем она успела ответить, вмешался Дэмиен:

– Нашла кого спрашивать! Она наверняка помогала рисовать это.

– Ничего подобного, – на автомате ответила я. Но потом добавила: – В смысле, она наверняка помогала?

– Лондон с твоей сестрой были типа как… – Он сцепил два пальца в одно целое. – Всю весну.

– Правда? – спросила я у Лондон.

Неважно, что она собиралась ответить. Два человека не могли быть близки настолько, насколько были близки мы с Руби, особенно если они не были сестрами. Это шло вразрез с биологией, с годами, проведенными вместе, с общими секретами. Это было невозможно.

– Не совсем так. На самом деле на это жалко смотреть. Правда, Лон?

Лондон, похоже, чувствовала себя неловко. Она старалась не смотреть на меня, закашлялась, хотя рядом с ней никто не курил.

– Лондон типа у нее на побегушках, – продолжала Ванесса. – Она делает все, что хочет твоя сестра, когда она хочет. Руби может написать ей в два часа ночи, и Лондон помчится ей за лимонадом. Она бросит все свои дела, если нужна Руби. Если Руби говорит, что ей нельзя делать то или это, нельзя ездить куда-то, не знаю даже, Лон просто говорит «хорошо». Как будто это воля Божья.

Ванесса усмехнулась, но ее никто не поддержал, и ей пришлось заткнуться.

Лондон лишь пожала плечами. Она даже не пыталась ничего отрицать.

– Люди часто так ведут себя с Руби, – бросаясь на защиту сестры, сказала я. – Это не ее вина. Она просто… вдохновляет их на это. В смысле, в нашем городке в нее влюблена половина жителей, но она же не просила их об этом, верно?

Не было ничего необычного в том, что кто-то тенью ходил за моей сестрой и приносил ей лимонад – так уж получилось, что сейчас было лето, и так уж получилось, что Руби мучила жажда. У Руби всегда были фанаты. Взять хотя бы Пита, или Джону, или ее всевозможных бывших и знакомых, а еще подражательниц с длинными волосами, в коротких платьях и высоких ботинках, которые заполонили наш городок. Лондон в этом смысле не отличалась от большинства.

Вот только она отличалась.