— Что, вот так прямо и помнишь? — удивился пристав.

— Так точно, ваше благородие. Викентий Васильевич отрывной календарь держал, листки отрывал да потом выбрасывал, а я без него и рвать их не решался поначалу, а как новый год начался, новый календарь на стену повесил, а старый убрал да сохранил. Вот на нём тот день и остался, — правильная, хотя и простонародная речь, обстоятельность изложения и характерное «так точно» вместе с уверенной манерой держаться выдавали в Силаеве отставного солдата.

— Молодец, Силаев, порядок знаешь, — похвалил его Крамниц.

— На службе приучился, ваше благородие, — приосанился Силаев и продолжил: — Викентий Васильевич сказал, уедет в Курск, погостить у товарища по службе, вернуться обещал после Крещения. Мне наказал дом в чистоте и порядке держать, жалованье вперёд выплатил. А потом я его только у вас мёртвым и увидел, — тут Силаева передёрнуло. Ну да, зрелище не из приятных.

— Что за товарищ, не знаешь? — особой надежды в голосе Крамница я не услышал.

— Не знаю, ваше благородие, — вздохнул Силаев.

— Как хозяин уехал? В карете? Или поездом по железной дороге? — пристав был неутомим.

— Поездом, ваше благородие, — Силаев чуть замешкался с ответом. — С утра послал меня извозчика взять, чтобы к дому подъехал, а потом на вокзал. Я чемоданы Викентия Васильевича погрузил, но на вокзал он меня не взял, сказал, там носильщики найдутся.

— И часто хозяин так уезжал? — на сей раз Крамниц спрашивал уже с интересом.

— Никогда раньше такого не было, — ответил Силаев без малейшей запинки. — А к полюбовнице ходил часто, это да.

— А ты откуда знаешь, что к полюбовнице, а не ещё куда? — заинтересовался пристав.

— Так бельё чистое надевал, костюм, пальто, шляпу да сапоги давал мне с вечера вычистить, — пояснил Силаев. — Викентий Васильевич к Антонине своей всегда только в чистом отправлялся, и как её принимал, тоже во всё чистое переодевался.

— Значит, часто он к ней ходил? — вклинился я. Почему-то рассказывая мне о предварительном допросе, Иван Адамович это обстоятельство упустил.

— По-разному бывало, ваше благородие, — на секунду-другую задумавшись, ответил Силаев. — Иной раз две-три седмицы не ходил вовсе, а бывало, что одну-две седмицы через ночь. А по тем седмицам, что не ходил, она к нему хаживала, но не часто, раз-другой на седмице, и то днём только, да ненадолго.

Тут уже задумались мы с Крамницем. Куда на самом деле отправился Данилевич утром того дня, как неизвестная карета с большим сундуком, ряженым кучером и женщиной внутри увезла неведомо куда Антонину Ташлину? Но раз ни её, ни его после никто не видел, получалось, что почти наверняка обоих в тот день и убили. Причём Данилевича раньше, потому как Ташлина уж до пяти часов пополудни точно была живою, а вот её любовник, судя по всему, уже лежал мёртвым в том самом сундуке…

— А не знаешь, подарки дорогие хозяин этой своей Антонине дарил? — вышел Крамниц из задумчивости. — Украшения, золото, ещё что?

— Не могу знать, ваше благородие, — по-уставному ответил Силаев. — Я вообще никогда не видел, чтобы Викентий Васильевич такое покупал.

— А чем Викентий Васильевич целыми днями занимался, когда дома был? — зашёл пристав с другого бока.

— Читал, ваше благородие, — с почтением сказал Силаев. — Много читал. По утрам посылал меня газеты покупать, все, какие есть, и до обеда их читал. Вечером за книги садился, иной раз и полночи с книгой просидит… Я уж боялся, Викентий Васильевич глаза себе сломает, а он всё смеялся, говорил, с очками у него не два глаза, а все четыре…

Да, с юмором у Данилевича, похоже, всё было в порядке. Кстати, интересно было бы посмотреть, что за книги он так увлечённо читал… А почему бы и нет? Попрошу Крамница, он мне это устроит.

— Книги читал, которые в доме были? Или покупал ещё? — видимо, Иван Адамович тоже заинтересовался кругом чтения Данилевича.

— И которые дома, и покупал, — в голосе Силаева снова явственно слышалось почтение к такому умному хозяину.

Мы с приставом снова погрузились в размышления. Не знаю уж, о чём думал Иван Адамович, а я пытался увязать друг с другом образы нелюдимого книгочея, любителя юмора и пылкого любовника, странным образом сочетавшиеся в одном человеке.

— Ваше благородие, — напомнил о себе Силаев. — Тут дело такое… Викентия Васильевича похоронить бы надо по-христиански. Своих-то денег у меня немного осталось, но ведь на такое и хозяйские потратить можно?

— Можно, я так полагаю, — в голосе Крамница явственно слышалось участие. — Ладно, Силаев, отправляйся-ка ты в хозяйский дом, да не отлучайся из Москвы пока что. Как дозволение на похороны начальство даст, я тебя извещу У тебя-то самого есть где жить? Ежели наследники твоего хозяина не отыщутся, дом казна заберёт.

— Вы, ваше благородие, душегуба этого изловите, — с чувством попросил Силаев. — А я не пропаду!

— Значит, негде, — правильно понял Крамниц. — Ладно, посмотрю, что для тебя сделать можно…

— Премного благодарю, ваше благородие, но я ж солдат, хоть и отставной! — вскинул голову Силаев. — Голодным точно не останусь, а бездомным если и побуду, то всяко недолго!

…Разумеется, установление личности соседа Ташлиной по могиле стоило признать успехом, как и выяснение любовной связи между ними обоими. Другое дело, что успех этот пока что никак не вёл к тому, чтобы выяснить, каким образом Ташлина и Данилевич оказались там, где мы их нашли, и установить, кто их туда отправил. Поэтому мы с Иваном Адамовичем решили выжать всё, что можно, из успеха с Данилевичем. Во-первых, Крамниц собирался и дальше давить на прислугу Ташлиных, теперь уже точно зная, что у Антонины Георгиевны был любовник; во-вторых, он же брался пройтись по трактирам и ресторанам, куда ходил Данилевич; в-третьих, появилось у пристава желание внимательно осмотреть дом Данилевича, тут я и попросил его взять меня с собой на предмет прояснения, что за книги тот с таким увлечением читал. И раз мы приняли столь мудрые решения, то не стали откладывать их исполнение и отправились в дом Данилевича.

…Говоря, будто хозяин не бедствовал и не роскошествовал, Силаев душой не покривил. Именно такое впечатление о своём хозяине дом и создавал. Не модная, но вполне добротная мебель не казалась старой, обстановка пусть