девяти разряд по итогам испытаний повысили. Всё, аргументы для заключения с казёнными заводами договоров на обучение у меня их работников у нас теперь появились, и аргументы очень весомые. И, кстати, не только для казённых заводов, поэтому я устроил себе перерыв в изучении бумаг Палаты государева двора и отправился к профессору Маевскому.

— Невероятно, Алексей Филиппович! Просто невероятно! — профессор Маевский наконец-то смог оторваться от бумаг. — Я даже не мог предположить, что ваша метода обучения столь благотворна!

— Ну почему же, Михаил Адрианович, — демонстративно поскромничал я. — Я так понимаю, любое систематическое обучение благотворно. У меня самого, кстати, после университета тоже разряд повысился.

— Вот как? — профессор ненадолго задумался. — По-вашему, после учёбы в университете тоже следует проходить испытание на разряд одарённости?

— Не знаю, — особой уверенности в надобности такого у меня и правда не было. — Это, как я понимаю, решать университетскому начальству, а то и Палате народного просвещения.

— А перед началом обучения ваши ученики испытания проходили? — вот что значит настоящий учёный, огрех в постановке эксперимента заметил почти что сразу.

— Нет, только при окончании народных школ и гимназий, — хорошо ещё, что эксперимент я на самом-то деле и не проводил.

— Не думаете при следующем наборе учеников такое испытание провести? — поинтересовался Маевский.

— Пожалуй, — согласился я. — Хотя бы единожды такое сделать следует, для чистоты эксперимента.

— Вот это вы верно заметили, Алексей Филиппович, — назидательно сказал профессор. — Диссертация ваша от того только выиграет!

Я поблагодарил профессора Маевского за ценный совет, пообещал непременно им воспользоваться, на том мы и простились. Михаил Адрианович абсолютно прав, и диссертации моей оно на пользу пойдёт, и мне самому будут понятнее возможности моей учебной методики.

Что ж, такая череда хороших новостей меня, конечно же, радовала. Тут бы ещё хоть какую, не обязательно даже хорошую, новость по розыскному делу, но с этим пока что всё оставалось по-прежнему грустным и беспросветным.

Впрочем, отсутствие новостей в розыске вовсе не означало, что эти новости придут сами собой. Их надо было искать, и если Крамниц усердно искал их по своей части, то и мне грех было бы от тех поисков уклоняться. Я снова принялся за бумаги Палаты государева двора, но уже довольно скоро понял, что пока у меня не будет хоть какой-то ясности с получателями выплат, делать тут мне решительно нечего, а потому под большим секретом поделился с боярином Висловатовым необходимостью довести итоги своих расспросов и чтения служебных бумаг до государя, и уж что и как будет после моего доклада, государь и решит. Подвоха главноначальствующий Палатой вроде не заподозрил. Или показал мне, что не заподозрил, уверенности тут у меня не было.

Правда, вопрос с присутствием либо отсутствием Ташлина дома в ночь, когда был застрелен вор, мне удалось частично прояснить. За четыре дня до происшествия Евгений Павлович сказался больным и испросил седмицу без начисления жалованья. Но такое прояснение тут же повлекло за собой и вопрос о том, где же Ташлин в ту самую ночь был, то есть Крамницу я никак не помог, только работы ему добавил. Ну ладно, ему-то, в отличие от меня, за неё жалованье платят.

Я снова засел за диссертацию, и пару дней провёл за письменным столом с перерывами на еду и сон, а на третий Иван Адамович убедительно доказал мне, что то самое жалованье получает не зря и что методичная хорошо организованная работа всегда приводит к успеху.

— Приезжайте, Алексей Филиппович, — даже обычное для здешних телефонов искажение голоса не могло справиться с радостью, коей был преисполнен его голос, — наш «В.Д.» нашёлся!

[1] См. роман «Семейные тайны»

Глава 15. «В.Д.»

Да, с поисками белошвейки Крамниц попал, что называется, в самое яблочко. Обходя одну мастерицу за другой, его подчинённые в конце концов отыскали некую Алёну Курову, признавшую в предъявленных ей вещах свою работу и показавшую, что метку «В.Д.» она вышивала на них для своего постоянного заказчика Викентия Васильевича Данилевича. Дальше пошло обычным чередом — Крамниц установил, что речь идёт о тридцатишестилетнем отставном капитане артиллерии, уволенном от службы из-за ухудшения зрения после контузии, кавалере ордена Михаила Архангела четвёртой степени с мечами и Сибирского креста заслуг, также с мечами, проживающего в собственном доме нумер четыре в Серебряном переулке. По этому адресу Иван Адамович отправил наряд губной стражи, каковой и доставил в Знаменскую губную управу Дементия Петрова Силаева, сорока одного года от роду, православного вероисповедания, мещанина, назвавшегося слугою Данилевича. К моему прибытию Крамниц уже успел провести предварительный допрос Силаева и, прежде чем продолжить, поделился со мной полученными сведениями.

Тело, всё ещё хранившееся в прозекторском леднике, Силаев опознал. Одежду и обувь хозяина Силаев тоже признал, заодно назвал портного и сапожника, у коих Викентий Васильевич одевался и обувался, так что и им теперь можно предъявить вещи для опознания, хотя, насколько я понимал, надобность в том уже отпала.

Жил Данилевич, по словам Силаева, на доходы с имения и ценных бумаг, не бедствуя, но и не роскошествуя. Из прислуги, кроме самого Силаева, имелась ещё приходящая поломойка Авдотья Милахина, жившая неподалёку, собственно, и всё. Кухню Данилевич не держал, и дома обходился только чаем, который заваривал сам, да баранками, за которыми посылал Силаева, обедал же и ужинал в трактирах, а по воскресеньям и праздникам — в ресторациях.

Жена Викентия Васильевича умерла шесть лет назад, детей у них не было, о каких-либо иных живых родственниках Силаев ничего не знал и от хозяина не слышал. Были ли у Данилевича какие-то друзья, Силаев тоже не знал, по его словам, дома хозяин никого из таковых не принимал, но иногда возвращался домой поздно и навеселе. А вот любовница у Данилевича имелась, причём встречались они и у него дома, и в иных местах, в каких именно, Силаев опять же не знал. Зато он знал, что зовут даму сердца хозяина Антониной и дал её описание, в котором было нетрудно узнать Ташлину.

— Скажи-ка мне, Силаев, а когда ты хозяина в последний раз видел? — начал Крамниц.

— Октября месяца в тринадцатый день, ваше благородие, — держался Силаев не то чтобы спокойно, но вполне уверенно.