На сохранившемся с недавних тоталитарных времен бланке заявления на отпуск надпись звучит очень красноречиво: Заявление о разрешении на отдых. Интересно, что также существуют и дни, когда мы не должны никуда спешить, связанные с понятием «праздность»: в английском языке для них есть слово vacation («освобождение», «оставление», «пустой», «праздный»), во французском с тем же значением — les vacances, на немецком — die Freizeit, то есть вольное, свободное и, значит, праздное время. Как будто речь идет о днях безделья. Когда мы берем день в счет отпуска, мы подчас говорим: у нас day‑off. То есть в вольном переводе — вычеркнутый, потерянный, отсутствующий день.

Знакомясь с одним своим будущим другом, я, как это обычно бывает, спросил его, что он, собственно, делает в жизни. Он с улыбкой ответил: «Ничего; все, что хотел, я уже сделал». И это был не миллионер, не рантье. Почему мы не умеем рассуждать именно так, вместо составления бесконечных списков дел? Мы спешим; экономика нашей цивилизации не имеет цели, при достижении которой можно было бы отдохнуть, сказать самим себе, что все уже сделано. Выполнение одного задания означает для нас, что мы, скорее всего, тут же набросимся на новое. Мы не способны остановиться ни в производстве, ни в потреблении: мы зависимы от роста. Когда же мы скажем, что сделали все?

Заключение. Между выгодой и принципом

В полной мере оценить влияние еврейского мышления на развитие рыночной демократии практически невозможно. Главными составляющими оставленного нам наследия являются неаскетический взгляд на мир, уважение к законам и частной собственности и основы социальной сети. Евреи никогда не отвергали материальное богатство, наоборот, иудейская вера придавала важность управлению собственностью. А еще мы должны быть благодарны Ветхому Завету за идеи прогресса и линейности времени, привнесшие смысл в нашу (экономическую) жизнь. Мы пытались показать, каким образом Тора лишила ореола святости три важных аспекта нашего бытия: правителя, природу и понятие героя, а также насколько благословенный поиск небес обетованных на земле (путей возврата в райский сад, где господствовали гармония и изобилие) напоминает задачу достижения наивысшей цели экономики и экономистов, которую они стремились решать на протяжении всей нашей истории.

Мы также рассматривали добро и зло, нами совершаемые (outgoing) и ожидаемые (incoming), — выгоду или не выгоду в виде вознаграждения или наказания. Как мы видели, иудейское учение предлагает два возможных варианта: в первом добро экономически выгодно (оно является хорошей инвестицией), во втором такие отношения не действуют (добро, мотивированное экономическим расчетом, таковым не считается).

В Ветхом Завете мы нашли упоминание о колебаниях хозяйственной активности: сжатии (спаде, рецессии) и расширении (подъеме) экономики. Это самый древний письменный источник в истории нашей цивилизации, зафиксировавший экономический цикл. Предсказание быстрого роста и последующего кризиса (то есть некий первый макроэкономический прогноз) явилось фараону во сне. Нами также была проанализирована первая попытка (можно сказать, кейнсианская) эти (экзогенные) колебания выровнять. Мы увидели, что евреи пытались объяснить экономический цикл с помощью этики и морали. Нравственность была главной движущей силой их поступков.

Определенное число строк мы посвятили принципу отдыха во время шабата — то есть оспорили мантру эффективности любой ценой, возможно как напоминание, что мы не были сотворены лишь для беспрерывной работы, а в жизни есть священные места и мгновения (шабат), которые мы не имеем права использовать для увеличения нашей производительности и благосостояния. Согласно иудейскому учению, мы лишь завершаем уже сотворенное, мы — управляющие в райском саду и именно поэтому должны трудиться в рамках определенных ограничений. На нас была возложена роль завершителя творения — как в прямом, так и в абстрактном, онтологическом смысле. Было упомянуто основное различие между независимой кочевой жизнью и цивилизованным городом. Несколько страниц мы отвели истории абстрактных денег, которые, благодаря принципу взимания процента по кредиту, могут в виде (потребительской) энергии перемещаться во времени.

Но с еврейским экономическим учением мы не прощаемся: многие его ключевые положения мы будем разбирать во второй части книги, где попытаемся интегрировать их с другими идеями из истории экономической мысли и в них найти вдохновение, а также попробуем в древности отыскать подсказки для решения сегодняшних проблем.

В следующей главе, посвященной экономическому мышлению Древней Греции, мы сосредоточимся на двух противоположных подходах к правилам и законам. Если для стоиков в их философии закон имел абсолютное, а польза — ничтожное значение, то эпикурейцы, по крайней мере в классической исторической интерпретации, ставили извлечение пользы для себя на первое место: правила должны были создаваться исходя именно из нее. Нельзя не обратить внимания, что евреи нашли некий компромисс между двумя этими принципами. Тора стоит на первом месте и неприкосновенна, но она позволяет увеличивать свою выгоду в рамках предопределенных правил — законов Торы.

В античности зародилась европейская философия — основа евро‑атлантической цивилизации, ‑во многом повлиявшая и на развитие экономики. Без понимания сути спора эпикурейцев и стоиков ее современную концепцию постичь невозможно. Именно гедонизм философа Эпикура позднее был предельно экономизирован и техникоматематизирован И. Бентамом и Дж. С. Миллем. Греческая традиция — в первую очередь благодаря Платону — передала нам то, что способствовало самоопределению экономики, а именно: основы рациональной идеализации и тему научного прогресса, выраженного математикой.

Самый важный и убедительный вклад Платона в формальное мышление заключается в возвышении роли математики и превращении этой науки в основной инструмент научного исследования. Для правильной оценки ее значимости и пределов специалисты из разных отраслей знаний (в том числе экономисты), применяющие математический анализ, должны понять природу платоновского идеализма[300].

Прежде чем ненадолго задержаться на идеях древних философов, обратимся к античной дофилософской поэтической традиции.

От мифа — к поэтической правде

На заре греческой цивилизации стихосложение, достигшее своей вершины в эпосах Гомера «Илиада» и «Одиссея», играло огромную роль. Бельгийский историк Марсель Детьен в книге «Носители истины в Древней Греции»[301] указывает на интересный факт. До того момента, как получили развитие греческие софистика и философия, миссия поэзии, оказывается, была очень велика; ее значение сегодня даже трудно себе представить. Основанная на устной речи и развитии сложных приемов мнемотехники, она несла с собой абсолютно иное понимание истины и справедливости: в поэзии вместе с мифологией и искусством пустила корни философия. Только много позже традиция письменной речи «вырвала» у поэтов исключительное право на святую правду, и та перешла в сферу интересов философов. Платон, например, считает стихотворцев не «коллегами из другой области знаний, преследующими иные цели, а лишь небезопасными соперниками»[302]. Первые философы пытались бороться с мифами, избавиться от случайности, заложить в основу познания нечто неизменное, чтобы таким образом самим стать «носителями истины». Эту роль позднее взяли на себя священники и богословы и, наконец, ученые, к которым сегодня и обращен вопрос о содержании понятия, выражающего сущность науки.