Скрыли великие боги от смертных источники пищи:

Иначе каждый легко бы в течение дня наработал

Столько, что целый бы год, не трудяся, имел пропитанье.

Тотчас в дыму очага он повесил бы руль корабельный,

Стала б ненужной работа волов и выносливых мулов.

Но далеко Громовержец источники пищи запрятал,

В гневе на то, что его обманул Прометей хитроумный[313].

Объяснение Гесиода представляет серьезный интерес, так как в его «анализе» мы видим нечто очень фундаментальное — архетип человеческого труда. По Гесиоду, труд был участью человека, его добродетелью и источником всех благ. Те, кто не работают, не заслуживают ничего, кроме презрения. Люди, как и боги, не выносят бездельников, поскольку ленивец «жизнь проживает, подобно безжальному трутню, который, сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых»[314].

Так как разговор идет о первой попытке анализа человеческого труда (к этому мы вернемся позднее), то для нас, современных экономистов, произведение Гесиода «Труды и дни» представляет особый интерес своей критикой ростовщичества, прозвучавшей снова через несколько столетий в сочинениях Платона и Аристотеля. Но не только в них. Независимо друг от друга подобные мотивы появляются как в Ветхом Завете, так и в текстах иных культур.

Первые философы

В учении древних греков, в их философии и поэзии экономическая тематика главной роли не играла. Однако Фалес, считающийся первым греческим ученым, изучавшим наиболее общие существенные характеристики и фундаментальные принципы реальности и познания, бытия человека и его отношения с миром, был торговцем. Он известен как автор «доказательства того, что философ способен побеждать в конкурентной борьбе, показав свое [философское] превосходство. Говорят, что Фалес предугадал и использовал неурожай олив для того, чтобы нажить богатство и показать всем, как это просто и мелко для человека, познавшего законы развития мира и общества»[315].

Таким образом, уже во времена первого философа при реализации экономической политики следовало руководствоваться духовными соображениями. Ее философский анализ в целом правомочен и желателен, так как предмет интереса экономических размышлений ограничен по своей сути. Это и хотел доказать Фалес своим «бизнесом на оливах». Наука, которой он занимался, — это не просто пустые разговоры: ее практическое применение имеет далеко идущие последствия, и интересовала она Фалеса не потому, что по‑другому он не мог заработать на хлеб, а из‑за ее сущности, открывающей самые широкие горизонты для раздумий. Именно по этой причине философия в Древней Греции считалась королевой наук. С небольшим преувеличением можно утверждать, что сегодня дело обстоит как раз наоборот. Она часто считается излишней розочкой на торте, ненужным придатком, который все равно ничего не изменит — в отличие от экономики!

Мистика чисел

Ключевые идеи ионийской философской традиции вдохновили экономическую науку на поиск первоосновы всех вещей. Одним из самых вдохновляющих нас ученых является Пифагор, полагавший, что сущность мира заключена в «численных пропорциях его форм». Он утверждал (и вслед за ним многие экономисты последнего столетия), что «элементы чисел суть элементы всего существующего»[316]. «И в качестве таковых имеют магическую силу», так как пифагорейские рассуждения о числах «имели не просто интеллектуальное значение, но были также пронизаны мистикой»[317]. «Число есть сущность вещей — все есть число. Ответить на вопрос, понимать ли этот язык дословно или в символическом смысле, является делом самых больших авторитетов»[318].

Аристоксен, ученик Пифагора, отмечает, что «прежде всего Пифагор ценил науку о числах… [Он] увел науку о числах в сторону от торговли и приравнивал все вещи к числам»[319]. Для нас, экономистов, удивительно, что «Аристоксен намекает именно на коммерческую наблюдательность, ставшую причиной стремления найти истинную “меру” всего… Он утверждает, что сравнение всего с числами началось с экономических и торговых наблюдений»[320]. Если данное утверждение верно, то не математика вдохновила экономику, а все было с точностью до наоборот.

Интересным представляется тот факт, что пифагорейцы, так же как евреи или представители иных культур, вавилоняне или египтяне к примеру, придавали числам еще и мистическое значение[321]. Между прочим, выдающийся логик и математик прошлого столетия Бертран Рассел видел ключ к достижению философского совершенства именно в комбинировании мистики и науки (в чем пифагорейцы и преуспели[322]). Ведь у Пифагора число — это не просто количество, сумма, а некое качество, которое должно стать средством для описания принципов приведенного в гармонию мира, космоса [323]. Благодаря Платону это учение попало в мейнстрим более поздних европейских научных изысканий, и вместе с тем такая идея возникла как мистическая, и до определенной меры она все еще несет в себе элементы загадочности. «Платон в основном занимался разработкой идей тайных пифагорейских обществ. Они считали мир объектом рациональным, построенным “Великим Геометром”[324], использовавшим в качестве основы точку или число “один”»[325].