я оказался у компьютера, как забегали по клавиатуре пальцы. Я быстро писал, зная, уже зная, что вот оно — первое стихотворение моей новой книги.

Это пришел «Повелитель ос».

Было так хорошо, что в отчаянье врос

По макушку. Прощенья не чая,

Назначаю себя Повелителем ос,

Утешителем слез назначаю.

Не тревожу — прости. Не шепчу: «Позабудь».

Все проходит — и страсть, и истома.

Осы высосут сердце, захлопнется грудь,

Вот теперь ты не вырвешься. Дома.

…Я оторвался от экрана и клавиатуры лишь под утро. Было тихо — птицы еще спали. Небо словно залили серым молоком.

— Ну вот, малыш, — сказал я, потянувшись, — видишь, они вернулись, они жужжат, они живы. Ну, скажи мне что-нибудь. Ты же умеешь, я знаю.

Я повернулся вместе с креслом и посмотрел на него.

Бинго по-прежнему лежал на своей подстилке.

И не дышал.

Точка глубокой грусти

У моего зайца было всего одно ухо — всегда.

Я мало что помню из той моей детской жизни, а вот его — да. Он был когда-то плюшевым, розовым, но почему-то всегда одноухим. Может быть, поэтому я и любила его больше, чем… Скорее всего, да.

Не обращайте внимания, я часто так говорю, не заканчивая фразу, — привычка. Кому надо, поймет. Ну а кто не поймет…

Мама часто спрашивает, почему у меня нет подруг. Ведь в детстве, в юности, да и после — целый хоровод вокруг, — а сейчас… Почему?

Я уже так давно не маленькая, а глубоко взрослая женщина. И подруг у меня действительно нет, она права. Но зато столько всего другого.

— Аня, так ты идешь? Стол накрыт, между прочим. Или мы сегодня не ужинаем?

— Ой, Левушка! Ты уже вернулся? Как же это я…

— Больше часа назад. Ты меня, кстати, встретила и поцеловала. Хоть и мимоходом, но все равно очень даже… И я было подумал… А ты, оказывается, даже не заметила. В эмпиреях витаешь или где?

Близорукие глаза за стеклами очков и все еще черные брови, мягкая линия рта и вдруг резкие, будто каменные скулы — вот он стоит в дверях — мой единственный мужчина на земле.

— Витаю, конечно. И все мои эмпиреи называются твоим именем. Видишь ли, я до сих пор…

— Вижу. Потому что и я до сих пор. Хотя на самом деле нет никаких «сих пор», и «не сих» тоже нет. Просто ты, я и Остров. А больше ведь ничего и не надо.

— А заяц?

— Какой такой заяц? Я знаю только одного зайца — тебя.

— Я же тебе рассказывала. Ты забыл. Когда я была маленькая, мы жили на севере, и однажды папа подарил мне зайца. Он был плюшевый и почему-то розовый. Папа меня очень любил, называл «моя капелька». А у зайца было сначала два уха…

— Вот и у тебя тоже. Ну, иди ко мне.

— А ужин?

— Ко мне совсем на чуть-чуть, а потом сразу за стол.

— Ты строгий…

— А как же иначе? Мы тоже на севере, и не просто на севере, а на Острове. Я тебе тут и папа, и мама, и край земли тоже. Поняла? У людей моей профессии только так. Социология — общественная наука, но любой социолог — это всегда волк-одиночка. Ну а если он еще и писатель…

Мы действительно живем на краю земли. И если он, Остров, смотрит на все четыре стороны света, а видит лишь океан и северных птиц, если синий берег подступает к самому крыльцу, а дом хлопает крыльями-ставнями, словно желая улететь за короткой ветреной осенью, а мужчина рядом с вами говорит такие слова, то о чем еще можно мечтать?

Каждое утро я просыпаюсь и вижу, как прямо надо мной всеми цветами радуги расцветает и лукаво улыбается потолок.

Есть такое редкое природное явление.

Забыла, как называется.

Сначала я еще пытался ее переделать. Под себя. Под свою уравновешенность и вполне глубоко запрятанный темперамент.

Оказалось — это невозможно.

Как же