заброшенный, в котором стоял мой старый, самый первый автомобиль, заросший по самую крышу всем чем угодно и больше похожий на диковинную клумбу. Еще у меня с недавнего времени появилась Бусинка, а теперь вот и Бинго. Ну, про него вы уже знаете. Дома, более-менее приведя его в порядок, мы убедились, что это самый что ни на есть французский бульдог, белый, с черными пятнами. Маленький, невероятно живучий, по-детски упрямый. Такой же, как Бусинка. Так я называл ее, свою любимую. Почему называл и почему — именно так? Вот об этом и речь.

Как все началось…

Бусинка, она тоже нашлась случайно. А остального я просто не помню. Точно знаю, чем закончилось, но это потом. А вот остальное… Может, как раз потому, что самые счастливые моменты человек проживает быстрее всего, стремительно, как бы насквозь. Поэтому и не помнит ничего, да и привыкнуть-то к нему, к счастью, по-настоящему не успевает тоже. Моргнул, и нет его. Как сквозь одинокое облако на сверхзвуке — чик, и все. И объяснить невозможно. Если что и остается, то послевкусие, что ли, некое неясное ощущение… всеобщего блаженства. А я знаете что помню? Как ветер поет, да еще птицы. Сколько же птиц вокруг и у каждой, у каждой — доброе лицо. Значит, было, было. И так долго, что я успел запомнить даже это.

То есть — почти все.

К тому моменту, когда мы встретились, я уже лет пятнадцать считался сугубо богемной личностью. Зарабатывал, сидя дома. В основном переводами с французского и немного с подстрочников. Так, чтобы хватало на жизнь, не более того. А в остальное время писал стихи. Они роились во мне, как осы, кружились, жужжали, садились на цветок или травинку и снова взлетали. Но в конце концов я усаживал их, каждую на свое место, и они застывали, словно залитые янтарем — навечно. Я был Повелителем ос — ну что тут непонятного?

Своим французским я был обязан старушке — соседке по коммунальной квартире, в которой я жил когда-то с родителями, то ли из бывших, то ли нет — но именно благодаря ей я могу сегодня напрямую разговаривать с Верленом или Ростаном. По крайней мере, с нее это как раз и началось. А стихами… За них благодарить некого, да и неизвестно, стоит ли вообще благодарить. Они ведь наркотик, зависимость, и если уж в тебе это есть — пиши пропало. В каком угодно смысле.

Да и моя поэтическая известность была какой-то… кривобокой, что ли. За все эти годы одна-единственная книжка, правда почти мгновенно раскупленная и в силу этого уже давно ставшая раритетной. Еще, конечно, периодические полуподпольные выступления, не потому что полуофициально, а потому что проходили они в основном в полуподвалах: две-три сотни человек в душном зале, аплодисменты в конце и томные барышни, падающие в обморок от моего чуть придушенного «р-р-р-р». В общем, этакий современный Северянин, знающий себе цену и вполне циник.

А Бусинка… Она не пришла, не появилась, она — вернулась. Словно была здесь всегда и только вышла на минутку за молоком или сигаретами. Вернулась и сразу стала умничать. Не понимаю, почему я так на нее повелся — поэтому или из-за моего стремительно приближающегося к переходному возраста. А может, я все это просто выдумал — не знаю, но она сидела передо мной, с самым серьезным видом поглядывая в свой блокнот, и пыталась задавать умные вопросы. В общем, косила под взрослую, опытную журналистку.

Выглядела лет на двадцать с небольшим. Как сейчас помню ее нежную перламутровую щечку — мне была видна только правая. Сидит, чуть отвернувшись и наклонив голову, словно не решаясь смотреть на меня открыто. Завитки коротких пепельных волос на тонкой шее, вроде бы зеленые глаза. Или, может, серые? Яркие, молодые, будто нарисованные губы. Кто я для нее? Поэт? Бог? Скучная сорокалетняя субстанция?

— А можно теперь мне задать вам вопрос?

Поднимает голову, смотрит в упор, в глазах удивление. Никакой нерешительности и пиетета нет и в помине. Она… Ей все равно.

— Конечно, почему же нет? Задавайте. Только мне кажется, я знаю, что вы хотите спросить.

— Да? Ну тогда спросите себя сами, а я послушаю — угадаете вы или нет.

— Скорее всего, вы хотели узнать, почему, с какой стати я выбрала именно вас. Да? Угадала?

— Если честно, то в общем… Да.

— Вот видите. Только все очень просто. Больше всего на свете я не терплю банальных заданий и банальных ситуаций. Достаточно того, что вся наша жизнь — одна долгоиграющая и всеобъемлющая банальность. И мне захотелось выбрать что-нибудь… этакое. У меня так все время. Последнее интервью, например, было в тюрьме, с охранником.

— И на какую тему?

— Гуманизм отдельно взятой личности.

— В оригинальности вам не откажешь. Так почему вы выбрали для интервью именно меня?

— Потому что главным образом говорят о ваших стихах, а не о вас. Про большинство — как раз наоборот. А еще по фотографиям. Вы выглядели веселее других.

— Хм… А теперь?

— И теперь. Именно то, чего я хотела. Контингенту понравится.

— Контингенту?

— Я имею в виду — читателям нашего журнала.

— Как-то вы о них… не слишком.

— Ну а как вы хотите? Это ведь ненастоящие