Далее, по результатам успешных военных действий в Западной Виргинии Макклеллан был произведен в генерал-майоры федеральной армии, переведен в Вашингтон и получил в командование так называемую Армию Потомака, то есть главную группировку федеральных войск, защищающую сам город Вашингтон, столицу США.

Генерал взялся за дело с неслыханной энергией. Он установил для себя 18-часовой рабочий день, подходившие отовсюду новые полки немедленно включались в систему военной подготовки, их самым тщательным образом вооружали, обучали и проводили стрельбы и тренировочные маневры. Снабжение было поставлено образцово, еда, одеяла и палатки поступали в достаточных количествах и распределялись без всяких задержек. Когда генерал Макклеллан на лихом коне пролетал перед строем своих солдат, его приветствовали громовым кличем, что и засвидетельствовали инспектирующие армию гражданские начальники Макклеллана, включая и самого президента Линкольна.

Его репутацию не испортила даже военная неудача у Боллc-Блафф (Ball’s Bluff) – при попытке перехода Потомака большой отряд федеральной армии был разбит. Вину свалили на офицера, командовавшего на месте, а Макклеллан вдруг получил большое повышение. Линкольн предложил ему должность уходящего в отставку престарелого генерала Скотта – Макклеллан, таким образом, становился сразу и главнокомандующим всеми войсками США, и армией Потомака. Он заверил президента, что даже и такой груз ему по силам, – и получил заветное назначение.

Это определенно ударило генералу в голову. В письмах к жене он сообщал ей, что Линкольн, в сущности, всего-навсего «бабуин, стремящийся к хорошему…» и что государственный секретарь Сьюард «некомптентный надутый щенок…»[3].

Вел он себя соответственно. На вопросы президента генерал отвечал невежливо, его предложения, связанные с ходом кампании, выслушивал неохотно, а больше всего его, по-видимому, раздражали поздние вечерние визиты к нему в ставку.

Дело тут было в том, что политики требовали от Макклеллана действий, и чем скорее, тем лучше. Сенаторы говорили, что если генерал с уже собранной им огромной армией не предпримет нинаких действий до наступления зимы, то его следует уволить. Линкольн слушал все это с большим вниманием, но говорил своим коллегам, что «один плохой генерал лучше, чем два хороших…» Он, собственно, цитировал Наполеона, но Макклеллан такого рода высказывания воспринимал как острые шпильки в свой адрес – и, весьма вероятно, был прав.

И он решил положить им конец, раз и навсегда. 13 ноября 1861 года Линкольн, Сьюард и личный секретарь Линкольна, Джон Хэй, явились к Макклеллану вечером, они обнаружили, что генералa нет дома. Они решили его дождаться, прождали целый час, но, когда он наконец появился и привратник известил его о дожидающихся посетителях, генерал Макклеллан просто поднялся к себе наверх и примерно через полчаса сообщил президенту и государственному секретарю, что «слишком устал и повидать их не может…».

Джон Хэй полагал, что президент был глубоко оскорблен. Очень может быть, хотя Линкольн и говорил неоднократно, что «готов держать Макклеллану стремя, лишь бы он одержал победу…», и он мало считался с этикетом и прочим, но, наверное, и у его терпения были границы.

Во всяком случае, больше он Макклеллана не посещал.

Примечания

1. Lincoln, by David Herbert Donald, Simon and Schuster. New York, 1995. Р. 312.

2. Официально эта должность называлась командующий армейским департаментом Западa – commander of the Army’s Department of the West.

3. Генералу явно не приходило в голову, что его письма к жене кто-то может просматривать, и, скорее всего, он был прав. Служба перлюстрации – так называемые «черные кабинеты» – была уже хорошо налажена в Европе, но в США федеральное правительство в смысле внутренней полиции и разведки вообще было очень слабым. Даже в период Первой мировой войны в США отсутствовало государственное бюро дешифровки, и его пришлось создавать заново с помощью частных компаний.

I

Когда ранней весной 1861 года по давно заведенной традиции Чарльз Фрэнсис Адамс явился в Белый дом с тем, чтобы принести свои благодарности президенту за назначение его на пост посла Соединенных Штатов в Великобритании, Линкольн от него отмахнулся. Он сказал Адамсу, что назначением он обязан только и исключительно государственному секретарю Сьюарду. Внешняя политика – это его епархия.

За те пятьдесят с лишком лет, что прошли со дня назначения отца Чарльза Адамса, Джона Квинзи Адамса, на пост представителя США при дворе российского императора в Петербурге, утекло много воды. В том памятном 1809 году население России составляло около 40 миллионов человек, а население Соединенных Штатов не намного превышало 7 миллионов – разница примерно в шесть раз.

В 1860 году население США составляло уже побольше 31 миллиона человек, а население Российской империи – 76 миллионов, так что разрыв сократился, и сократился сильно. В военном отношении, конечно, стороны тягаться на равных не могли: русская армия размерами превышала армии всех остальных стран Европы и насчитывала 862 тыс. штыков, но в сфере экономики и индустрии Соединенные Штаты становились гигантом. Например, по выпуску железа США в 1860 году обгоняли Россию больше чем в два раза: 830 тысяч тонн в год, произведенных в Америке, против 350 тысяч, произведенных в России[1].

Однако американская внешняя политика в самих США считалась сильно второстепенным делом по сравнению с политикой внутренней, и дипломатия по-прежнему оставалась где-то на периферии президентских интересов. Федеральное правительство в принципе было слабым – это устраивало решительно все штаты, входившие в Союз.

Так что Линкольн, столь небрежно попрощавшийся с Чарльзом Адамсом, своим новым послом в Англии, в своем роде тоже следовал традиции.

Видит Бог – весной 1861 года у него хватало других забот.

Однако очень скоро случилось происшествие, которое сильно изменило его приоритеты. В историю оно вошло как «дело «Трента», и суть его состояла в том, что корабль федерального флота «Сан-Хакинто» перехватил в море британский пакетбот «Трент» и снял с него двух пассажиров, Джеймса Мэйсона и Джона Слайделла, направленных Джефферсоном Дэвисом в качестве посланников Конфедерации в Лондон и Париж.

Вообще-то, это надо объяснить поподробнее. Объявив отделение Юга мятежом и одновременно приказав флоту начать блокаду портов Юга, Линкольн не подумал о последствиях своих распоряжений. А последствия тут были в том, что он создал противоречие: если Юг есть мятежные провинции Соединенных Штатов, то Соединенные Штаты просто объявляют порты Юга закрытыми, и тогда иностранные суда могут следовать туда только незаконно, на свой страх и риск. Если же объявлена блокада, то это – акт войны. А поскольку страна не может быть в войне сама с собой, то, следовательно, Юг должен быть признан воюющей стороной.

Англичане так и сделали. Заходить в южные порты США английским капитанам было не рекомендовано, но восставший Юг был признан, – если не в качестве государства, то в качестве воюющей стороны.