Поэтому иногда плохим и достается все самое хорошее, подытоживает Келлинг, а хорошие остаются ни с чем. Нельзя с точностью установить кредитный риск младших траншей пула ипотечных кредитов, а потому…

– Благодарю вас, – говорю я и встаю. До сих пор я сохранял хорошую мину при плохой игре, держал спину прямо и не подавал виду. Но довольно.

– Еще один вопрос! – кричит мне вдогонку Шретер.

За моей спиной захлопывается дверь.

Направляясь к лифту, я раздумываю над тем, как можно установить, правильно ты воспринял услышанное или тебе только так показалось. Но если спросить очевидца, что было сказано, то он может и солгать, и даже диктофонную запись нетрудно сфальсифицировать.

– Вот время и пришло, – говорит мужчина, стоящий со мной в лифте. – Вот и конец.

На голове у него шляпа, улыбка обнажает полусгнившие зубы. Я уже его где-то сегодня видел, вот только не помню где. Он не смотрит мне в глаза, разговаривает с моим отражением в задней стенке кабины, так что не он сам, а его отражение смеряет меня недружелюбным взглядом. Кроме нас, в лифте еще двое мужчин с дипломатами, но они смотрят перед собой, и до нас с ним им дела нет.

– Что вы сказали? – переспрашиваю я.

– Ничего, – отвечает он.

Отворачиваюсь.

– Бывает и так, что верного пути вообще нет, – произносит он.

Поворачиваюсь к нему.

– Было бы хорошо, если бы сам факт признания вины мог сделать тебя совершенно свободным, – продолжает мужчина. – Но иногда тебя уже ничего не может освободить. Ни правда, ни ложь. – Он изящным движением поправляет шляпу. – В принципе, даже различия между ними стираются, Ивейн.

– Прошу прощения?

Он хмурит лоб.

– Что вы только что сказали? – повторяю я. – Насчет правды и лжи? И вы назвали меня Ивейном?

Теперь уже двое с дипломатами смотрят на меня с явным беспокойством. Да-да, вот так это и делается, вот так человека и выводят из равновесия. Опомниться не успеешь, как тебя схватят, что-то крича, ударят, и вот ты уже у них в руках. Но я не так-то прост.

– Простите, почудилось, – произношу я.

– Да неужели? – отвечает мне мужчина в шляпе.

Кабина останавливается, один из ехавших с нами мужчин выходит, его место занимает дама в черном пиджаке. Удачная инсценировка, все выглядит так естественно. Можно смотреть часами и даже не замечать, что все подстроено.

– Тебе этого долго не выдержать, – говорит мужчина.

Я никак не реагирую.

– Беги, беги. Тебе идет этот костюмчик. Беги, пока можешь. Видок у тебя, правда, не самый бодрый.

Никак не реагирую.

– Имей в виду, сегодняшний день не такой, как остальные. Иногда достаточно лишь осознать это – и станет легче. Смерть – это всего-навсего еще один шаг.

Лифт останавливается, открываются двери, я выхожу, не оглядываюсь. Выхожу на улицу, жара уже не такая страшная, скоро вечер. Кнут сидит за рулем, мотор заведен. Интересно, почему. Я что, велел ему меня подождать? Забираюсь в салон.

– Один вопрос, – говорит Кнут.

– Не сейчас.

– Насчет коммунальных облигаций. Как там обстоят дела? Вкладываться, не вкладываться?

До чего же здесь хорошо, прохладно и тихо. Славная машина, чистая, с полным баком, за рулем водитель – успокаивает почище любой религии.

– Просто дело в чем, – продолжает Кнут. – Тетя моя. Скончалась. Печальная история. Я вам уже рассказывал. Стройка, кран, все такое.

– Да-да, припоминаю.

Как всегда, я понятия не имею, о чем он.

– Но, в конце концов, она сама виновата. Зачем было там прятаться? Ее же никто не заставлял, верно?

– Верно.

– Как бы то ни было, никто из нас даже не догадывался, что она сто тысяч евро успела скопить. Мы понятия не имели! А уж после той истории с хозяином и грабителями даже предположить не могли. Ну и она всегда такой жадиной была – ни на Рождество никогда ничего не подарит, ни детям не привезет… Так что нам теперь с этими деньгами делать? У нас сосед есть, у него сынок в банке работает. Не люблю я его, ну да ладно. Он меня тоже не любит. Особенно после того случая с его собакой. Все твердил, что она ну никак не могла сама забраться к нам во двор, но у меня-то два свидетеля есть!.. Ну да ладно. В общем, сын этого Мицника посоветовал в коммунальные облигации вложить.

– Кого?

– Мицника. Ну, звать его так, старика этого! Заикается еще. В коммунальные облигации, короче. Мицника этого сын. Ну так что скажете, шеф? Хорошая это затея или нет, с коммунальными облигациями?

– Вполне.

– Но хоть какой-нибудь доход с них будет? – Без всякой видимой причины он резко тормозит; счастье, что я пристегнут. Посигналив, трогается. – Хотелось бы что-нибудь на этом заработать! Если я ничего не получу, зачем в это ввязываться?

– Чем надежнее инвестиция, тем меньше она приносит дохода. Больше всего денег можно выиграть в казино, там шансы выше всего. Инвестиция – это состязание, в котором у тебя есть некоторые шансы на победу.

– Я могу отдать деньги вам, шеф?

– Мне?

– Чтобы вы за меня вложили.

– Такими маленькими суммами мы не занимаемся.

– Но ради меня, шеф? Окажите услугу! Как другу.

Он что, и впрямь назвал меня другом? Какая прозрачная уловка. Но меня трогает.

– Сто тысяч евро, да?

– Даже чуть больше.

По крайней мере этого хватит, чтобы еще на какое-то время оплатить аренду офиса. Он, конечно, потом будет со мной судиться, как и многие другие, но это уже не важно.

Качаю головой.

– Шеф!

– Это было бы неправильно. Поверьте.

– Но почему? – Он задыхается, раздаются какие-то всхлипы – он то ли рыдает от отчаяния, то ли шипит от злости.

– Просто поверьте. Так будет лучше для всех.

Он тормозит, приоткрывает окно и кричит на кого-то. Я не все могу разобрать, но доносятся слова «скотина тупая», «морда наглая» и «чучело проклятое», и еще что-то про «удавлю». Мы снова трогаемся.

– Ну хорошо, – говорю я.

– Правда?

– Сделаю для вас исключение.

– Шеф!

– Не надо, не надо.

– Шеф!

– Прошу, не надо.

Он снова останавливается, оборачивается ко мне и пытается схватить меня за руку. Я уворачиваюсь, но Кнут подцепляет мой рукав.

– Я умереть за вас готов, шеф.

– В этом нет никакой необходимости.

– И убить за вас готов.