Когда в лохмотьях он приплыл

И со смиреньем попросил

На время приютить,

Наш герцог был так сильно зол,

Что весь досадой изошел,

Не мог ни есть, ни пить.

После гибели Карла Смелого под Нанси на свет появилось множество сатирических пьес, памфлетов и песенок весьма грубого тона. Его ужасные преступления, в особенности страшные расправы над непокорными и побежденными городами, вызвали бесчисленные мстительные куплеты. «Бургундская легенда», сочиненная сразу после его смерти и напечатанная не во Франции, а в Страсбурге в начале 1478 года, осыпала его обвинениями, перечисляя одно за другим все его злодеяния, в особенности то, как он покарал Льеж и Динан. В августе 1465 года их жители, поверившие слухам о гибели графа де Шароле при Монлери, восстали против его чиновников и сделали уродливое и потешное чучело графа, которое таскали по улицам. Карл подавил мятеж и обошелся с обоими городами, как с завоеванными, подвергнув их жестокой каре. Двадцать лет спустя рифмованная «Хроника», которую распевали на улицах, воссоздавала эти ужасные картины, чтобы снова поразить ими воображение и возродить страшные воспоминания:

Так поступил он в Динане,

Где не осталось стоять ни одного дома,

Затем захватил и пожег Льеж,

Стены сровнял с землей и две сотни брюхатых жен

Бросил в воду, проехав по ним кораблями.

Баллады и «жалобы» рассказывали о бегстве несчастных жителей, которых лишили имущества, а дома их сожгли. Два латинских стихотворения в форме «Исторических песен» ничем от них не отличаются и говорят о том же: народные песенки и ученые упражнения в стиле прекрасно согласовались друг с другом.

Разумеется, война памфлетов и баллад в Париже и во французских городах могла обернуться лишь к пользе короля. «Турнейские сказания», как можно догадаться, чаще пели на улицах, чем «Ответы», сочиненные бургундским кланом. Королевская власть, сознавая, какова ставка в игре, все держала под своим неусыпным контролем; за этим следил сам Людовик XI. Он велел возвестить, что рассказчики и певцы получат позволение заниматься своим ремеслом, только если поклянутся, что их рассказы и сказки никоим образом не навредят государственным делам и не будут подстрекать к мятежу. В июле 1471 года, «сильно разгневанный клеветническими эпитафиями и пасквилями, ведущими к позору и поношению» некоторых его высших чиновников, в частности коннетабля, король, «дабы узнать правду о тех, кто сие сотворил, велел трубить и кричать на перекрестках оного города (Парижа), чтобы все, кому что-либо ведомо об оных эпитафиях либо же об их сочинителях, немедленно сообщали о том комиссарам и что доносчики получат по триста золотых экю, тем же, кто знает, а не скажет, отрубят голову». Судебные писцы, слишком рьяно нападавшие в острых сатирах на магистров и советников Парламента и множество известных людей, близких к королю, были сурово наказаны. В мае 1476 года им запретили давать представления на улицах, а в следующем году их «короля» и его приближенных выпороли розгами и приговорили к изгнанию и конфискации имущества.

Народные празднества и народные песни — все это должно было способствовать созданию достохвального образа короля. Поэтому, за исключением протестов против налогов, и речи не было о возмущениях — спонтанных или вызванных вражеской пропагандой. Во Франции хронисты и авторы баллад работали в одном ключе, как подобает. Совершенно ясно, что не их усилиями был создан зловещий и двусмысленный образ Людовика XI, который нам так хорошо знаком.

Война велась не только на полях сражений, и в этой войне французскому королю противостоял сильный противник. Его соседи и даже некоторые герцоги и графы не из последних в самом королевстве мастерски владели искусством представлять себя в лучшем свете, оправдывать свои поступки и убеждать своих подданных в правоте своего дела. Они тоже привлекали на свою службу выдающихся мемуаристов, историков, а того более — полемистов, ловко умеющих обсуждать, комментировать события и поливать соперника грязью.

Хронисты, нанятые Людовиком XI, его законники и памфлетисты, вовлеченные в ту же борьбу, имели дело с многочисленными и отнюдь не маловажными трудами людей, находящихся под покровительством, на содержании и на службе у врагов или мятежников, явных или тайных. Разумеется, Людовик XI пытался привлечь их на свою сторону и заставить работать на себя. Он принял савойца Гильома Фише и отправил его с посольством в Милан в 1470 году, а два года спустя поручил ему сопровождать кардинала Виссариона в Италию. Робер дю Эрлен, долгое время бывший секретарем короля Рене, приехал к Людовику во Францию, когда почувствовал, что Прованс скоро будет присоединен к королевству. Это исключение: сманивать советников или военачальников оказалось гораздо легче, чем литераторов, которые, по большей части, оставались верны своим господам.

Реньо Ле-Кё, родившийся в Дуэ и сначала получавший пенсион от Шарля де Гокура, дворецкого Карла VII, годами оставался под покровительством Марии Анжуйской. В 1463 году он сочинил «Плач о кончине Марии Анжуйской», где ее смерть представлялась как апофеоз. Впоследствии он поддерживал тесные связи с несколькими чиновниками Карла Гиеньского, с его главным камергером, казначеем и сержантом его охраны; он читал им свои произведения, а те высказывали свое мнение. Лишь после примирения Людовика и Карла, которое Ле-Кё воспел в своем «Плаче Мегеры» (Мегера, вдохновительница ссор и подлых интриг, сокрушалась оттого, что более не властна над обоими братьями), он стал служить королю. Но все же не приблизился к нему, не получив должности историографа, которой домогался, хотя наверняка не заслуживал, и продолжал писать для других: для Марии Киевской, супруги Карла Орлеанского, для Рене Анжуйского, для сеньора де ла Гарда, Андре Жирона, верного Карлу Гиеньскому. Он постоянно находился при дворе — но не королевском, а герцога Орлеанского, в Блуа.

С наибольшим упорством короля чернили бургундцы. Жорж Шателен — вероятно, самый известный в свое время — долго жил во Франции и даже состоял на службе Карла VII, выполнив два поручения во Фландрии. Но с 1445 года он устроился при герцоге Бургундском: хлебодар, стольник, затем «оратор и историограф», наконец — советник Филиппа Доброго. Карл Смелый сделал его рыцарем ордена Золотого руна. Его «Хроника», написанная в его красивом доме в Валансьене, не претендовала на то, чтобы изложить всю историю Бургундии; это было, так сказать, злободневное произведение, ведшее рассказ только с 1419 года — года убийства Иоанна Бесстрашного при Монтеро, с истоков франко-бургундского конфликта. В противовес множеству других оно было выдержано в умеренном и сдержанном тоне. Многие критики признают за ним некоторую объективность, стремление не скатываться к пропаганде и даже создают культ автора, который стоит над страстями и мелкой подлостью. Его ученик и друг Жан Мешино такой сдержанностью похвастаться не мог и свободно изливал свою брань. Сын Гильома Мешино, сеньора Мортье — вотчины, входившей в баронство Клиссон, — Жан стал пажом герцогов Бретонских: последовательно Франциска I, Пьера II, Артура III и Франциска II; он также был дворецким Анны Бретонской. Служил он не каким-нибудь мелким чиновником, а с оружием в руках, «дворянином-гвардейцем», обязанным, в частности, проводить смотры войск, набранных герцогом. Писал со знанием дела: он общался с военачальниками и видел разоренные села и поля во время походов герцога Бретонского или короля в Нормандию. Он мог говорить как очевидец и позволял себе извлекать уроки, называть виновных. Как писатель — вернее, поэт, но поэт воинствующий, суровый сатирик, — он сражался своим пером так же, как копьем.