бугор стороной, я заметил и самого хозяина.

Видно, проводив гостью. Трифон принялся колоть дрова. Изрядная куча свеженаколотых поленьев лежала возле его ног. Серая рубаха прилипла к широкой спине, в чёрной бороде застряла небольшая жёлтая щепка.

Топор Трифон глубоко воткнул в изрубленный чурбак, а сам сидел рядом, на таком же, пока не расколотом чурбаке.

В широких ладонях Трифон мял хлебную горбушку. Отщипнув горсть крошек, он бросал их перед собой, и на крошки тут же слетались синицы. Трифона они совершенно не боялись. Но увидев меня, сейчас же разлетелись в разные стороны с тревожным чириканьем.

Трифон при виде меня нисколько не удивился. Словно ждал, что я приду. А может, и ждал. Наверняка баба Таня рассказала ему о нашей прошлой встрече. И он сообразил, что рано или поздно я приду к нему с расспросами.

Трифон выдернул из чурбака топор и бросил его в траву. Хлопнул ладонью по изрубленному спилу, приглашая садиться.

Кстати, откуда у него пилёные чурбаки? Такой ствол ножовкой не взять — полотно завязнет в плотной древесине толстого берёзового ствола. А если двуручной пилой — то с кем пилил? Не один же!

Нет, можно и одному, но это надо специальное приспособление делать, которое будет тащить пилу на себя.

Перед тем, как сесть, я мельком глянул на спил. Грубые, глубокие бороздки. Точно двуручка.

Я сел. Трифон тут же протянул мне буханку. Она уже была искрошена наполовину.

— Попробуй!

Я отломил кусок чёрствого хлеба, измельчил его в ладонях, чувствуя, как царапает кожу подсохшая хлебная корка. Набрал горсть крошек и бросил их почти себе под ноги.

Птицы чирикали на ветках обступивших поляну деревьев, но ближе не подлетали.

Я набрал ещё горсть и швырнул её подальше.

Самая смелая синица слетела с ветки, скакнула на землю. Подхватила клювом крошку и тут же вспорхнула обратно.

— Боятся, — с едва заметной насмешкой сказал Трифон. — Чувствуют хищника.

Я почувствовал детскую обиду.

— Ерунда! Просто к тебе они привыкли, а меня видят первый раз. Вот и опасаются.

— Ну-ну, — только и ответил Трифон.

Я отцепил утку от пояса и протянул ему.

— На вот тебе от «хищника». Угощайся!

Трифон спокойно взял утку, повертел её в руках и вернул мне.

— Спасибо. Только я мертвечину не ем. А уж если её мертвец принёс...

— В каком смысле «мертвец»?

Я чуть не подскочил с чурбака.

— Сам знаешь, в каком, — строго ответил Трифон. — Свою жизнь прожил, и чужую занял.

Вот теперь я стоял на ногах, не понимая — обижаться, или...

— Сядь, — махнул рукой Трифон. — Не твоя воля, что так вышло. Господь рассудил, ему виднее.

Он даже не пошевелился, когда я вскочил.

— А откуда ты знаешь, что...

— Ты, когда у меня жил, разговаривал во сне, — просто ответил Трифон. — Видать, нога болела.

Я ещё немного постоял и опустился обратно на чурбак.

— И ты не удивился? Даже не спросил ни о чём?

Трифон усмехнулся.

— А о чём тут спрашивать? Господу виднее, как поступить. Решил так — значит, на то его воля.

— Если бы ты был на моём месте — что бы делал?

— Каждый из нас на своём месте, — ответил Трифон.

— Увиливаешь?

Он улыбнулся в чёрную бороду.

— Я бы жил за двоих. За него, и за себя.

— Как это? — не понял я.

— А вот так. И его бы мечты воплотил, и свои.

— Ну, я, в общем, так и стараюсь.

— Вот и хорошо, — спокойно ответил Трифон. — Яичко хошь? Свежее, отварное.

— Давай, — кивнул я.

Трифон легко поднялся и пошёл в землянку. А вернувшись, протянул мне крупное коричневое яйцо.

— Баба Таня принесла? — прямо спросил я. — Зачем она к тебе ходит?

— У неё спрашивал? — улыбнулся Трифон.

— Спрашивал. Она вообще не признаётся, что к тебе ходит.

— Ну, вот видишь. Ты скорлупки не выбрасывай — пригодятся. Надо одного доходягу подкормить.

Холодное яйцо глоталось с трудом. Я старательно жевал вязкий желток, чтобы не проглотить слишком много и не вызвать икоту. Доев, ссыпал скорлупу в широкую ладонь Трифона.

Он широкими шагами пошёл куда-то в угол поляны. Я из любопытства — за ним.

Дойдя до опушки, Трифон опустился на колени перед чахлым дубком вышиной с собаку и принялся втыкать скорлупу в землю вокруг тонкого стволика. Губы Трифона беззвучно шевелились, словно он что-то шептал про себя.

Закончив, Трифон выпрямился и посмотрел на небо.

— Дождя бы!

Он сказал это не мне, а словно обращаясь в пустоту. А затем пошёл к землянке, не обращая внимания на меня.

Я догнал его.

— Послушай, Трифон! Я ведь не из любопытства спрашиваю. Я помочь хочу.

— Придёт время, и поможешь, — просто ответил Трифон. — Ну, что ты суетишься, Андрей?

— Не люблю быть в долгу, — откровенно сказал я.

Трифон посмотрел на меня и снова улыбнулся.

— Ты как, в Ленинград-то уезжаешь?

— Нет, — ответил я. — остаюсь на постоянной работе. Перевёлся на заочное.

— Понятно. Ну, ладно.

Он снова ушёл в землянку и появился с большим пучком сушёной травы.

— Возьми, передай Фёдору Игнатьевичу, для жены. Пусть заваривает и пьёт, два раза в день.

Я взял траву и понюхал. Знакомый запах!

— Мята? А от чего она помогает?

— Там не только мята. А от чего — не скажу, извини. Зачем тебе чужие болезни? Просто отнеси, и всё. Сделаешь?

Я молча развязал пустой рюкзак и сунул туда траву. Подумав, опустил в мешок и утку. В самом деле, хожу, как хвастливый мальчишка — с добычей напоказ.

— Значит, ты и Фёдора Игнатьича знаешь? И он тебя тоже?

— Я много, кого знаю, — опять улыбнулся Трифон.

Он вообще постоянно улыбался уголками губ, как будто всё время видел перед собой, что-то забавное. Но иногда губы раздвигались в улыбку пошире, и тогда в чёрной бороде поблёскивали крепкие белые зубы.

— Ты иди, Андрей! Приятели твои беспокоятся, наверное — как бы искать тебя не пошли. Не надо мне здесь посторонних.

— А откуда ты знаешь, что я не один? — подозрительно спросил я.

Трифон негромко рассмеялся.

— Что, уже готов в чертовщину поверить? Ох, Андрей! Я же к этой поляне не привязан. Бывает, и на озеро хожу, и