А король лихо опрокинул все и сразу же налил еще раз, поставил бутылку и взял бокал двумя руками, откинулся на спинку кресла, стал смотреть в огонь. Вера молчала, пока он сам не собрался с силами и не заговорил, так, как будто паузы не было и они продолжают долгий разговор:

— Моя мать рожала детей каждый год, с тех пор, как отец взял ее в жены, сразу после войны. У нее от природы было не особенно крепкое здоровье, а множество беременностей подточили его окончательно, выжили только трое детей, все девочки. И даже те дети, которые не выжили, были девочками, жрицы Церати говорили, что она не сможет родить сына никогда. А отцу нужен был наследник, после войны в его роду осталось мало мужчин, он взял во дворец нескольких принцев из родственных семей, но даже они далеко не все подходили, испытание гонгом прошли только трое, один из них калека, один — единственный наследник герцога, и еще один — редкостный болван, отдавать ему трон отец не хотел. И тут ему на голову свалилась эта беременная узкоглазая обезьяна. Он послал к ней жрецов и они сказали, что будет сын, он очень обрадовался и стал окружать ее вниманием и заботой. А мать все это видела и изо всех сил пыталась сама родить мальчика, но у нее не получалось. Она тратила огромные деньги на шарлатанов, но результатов не было, а Шен рос крепким и здоровым, делал успехи в науках, выступал на детских соревнованиях по стрельбе и бою на мечах, и отец настолько ушел в радости отцовства, что вообще забыл о законных наследниках и наследницах. Карном уже не раз правили женщины, ничего катастрофического в этом нет, после южной войны принцесса Карна вообще вышла замуж за ридийского принца, ему дали титул герцога, но не короновали, она правила сама, семнадцать лет, аж пока ее сын не вырос и не принял корону. Но отец не хотел отдавать трон женщине, он вообще к женщинам относился как к вещам, особенно к матери. Она ходила к нему каждый раз, когда он ночевал во дворце, это было не часто. Давал ей шанс. А потом после очередного выкидыша говорил, что ничего страшного, попробуешь еще раз. Я не знал ее, — он махом выпил полбокала, посмотрел на Веру, — она умерла, рожая меня, я ее не помню. Но я читал ее дневники, это летопись неизбывной скорби и незаслуженной вины. И зависти. Каждая страница — вопрос, почему одним все дается легко и с первого раза, а другим не дается вообще, несмотря на все усилия. А потом нашелся все-таки в череде шарлатанов один толковый, или боги услышали ее молитвы, или просто так совпало… и она забеременела мальчиком, маги и жрецы подтвердили, что здоровым, есть шанс, что выживет. Вот только у нее в этом случае шансов не было, ее предупредили об этом еще тогда, когда можно было отказаться, но она не стала. Она прекрасно знала, на что идет, и писала мне об этом письма из прошлого, о том, как она рада, что я смогу родиться, и какие надежды она на меня возлагает. Но когда я родился, Шену было уже десять лет, ты представляешь себе, что такое фора в десять лет? Десять лет поддержки отца, опеки и помощи, советов, подсказок, безраздельной власти над его временем и ресурсами самой сильной в мире страны? Я бы при всем желании его не догнал, с ним очень сложно соперничать, даже ровесникам, а уж с разницей в десять лет…

Он налил себе еще вина, а когда наклонился поставить бутылку, Вера быстро плеснула в его бокал немного из своего, она больше не хотела это пить, но говорить об этом не считала уместным.

Георг опять опрокинул в себя полбокала, не морщась и не закусывая, только глаза повлажнели. Нервно улыбнулся Вере, ее в который раз продернуло мысленным диссонансом от этой улыбки на этом лице.

— Похож? Это я сейчас на него похож, а в детстве… Когда мне было пять, ему было пятнадцать. Я читал по слогам, а он играючи получил диплом Королевской Академии, практически не посещая занятий, он учился у отца и личных учителей, которых отец для него нанял. Я учился держать детский деревянный меч, а он победил на чемпионате мира по фехтованию, и как будто этого было мало, через полгода победил еще раз, на каком-то специфическом соревновании по историко- философскому вращению трех мечей ногами, этому вообще в Карне нельзя научиться. Один раз приехал из какого-то цыньянского храма для избранных, я занимался с отцом на тренировочной площадке во дворце, Шен вломился прямо туда, и с этим своим, знаешь, как он это обычно делает, такой небрежно- гениальный, типа "глянь, как я могу!", подходит и каменный блок для крепления снарядов ладонью разбивает. Отец смеется, по плечам его хлопает, давай, говорит, еще раз. А я стою со своим деревянным мечом, пятилетний, толстый, неповоротливый… Мне умереть хотелось. Просто прямо там лечь и умереть. И он это делал постоянно, как только я достигал каких-то хоть маломальских результатов в чем угодно, он тут же, как нарочно, выкладывал козырь в этой области, с которым невозможно сравниться, как ни гонись, за ним не угонишься. Он постоянно всеми способами подчеркивал, насколько он хорош, а я — жалок, к двадцати годам он был уверен, что корона у него в кармане, отец так его превозносил, что многие ставили на то, что он как обычно наплюет на весь мир и перепишет очередность наследования. А он не переписал. И Шен с ума сошел от злости.

Король допил свой бокал, налил еще, Вера опять перелила ему немного из своего, тихонько поставила на стол блюдце с тортом и чуть сменила позу — ей шевелиться было страшно, когда он рассказывал. Георг заметил ее движение, грустно улыбнулся:

— Загрузил? Прости, я давно хотел с тобой поговорить, об этом в том числе, но он сначала придумал этот обман с двойником, я полным идиотом себя чувствовал, когда узнал… Потом просто не пускал меня, говорил, что ты больна. Ты болела?

— Вроде, нет. Может, я не знала.

— Ага, — саркастично фыркнул Георг, отпил вина, взял торт, съел еще кусочек, выбрал дольку апельсина, попытался улыбнуться: — Как он с тобой обращается?

Вера нелепо раскрыла рот, закрыла и выдавила:

— Нормально.

Король так понимающе смерил ее взглядом, как будто не поверил ни на грамм, но не смеет осуждать ее за вранье, потому что знает его причины. Отпил еще вина и тихо сказал:

— Не спорь с ним. И не отказывай ни в чем. Он страшный человек и способен на страшные вещи, он с детства привык так жить, с ним с младенчества никто не спорил и ни в чем не отказывал, он не знает другой жизни, он привык получать что угодно по мановению руки, и если что-то или кто-то выбивается из этой системы, он это уничтожает. Нет никого страшнее и безжалостнее человека, воспитанного слугами. Ты цыньянцев видела? Рожи как у каменных истуканов, слова цедят по капле, улыбаться неприлично, к членам семьи обращаться только полным титулом и после "разрешите обратиться". Там младенцы без команды не плачут, даже у любящих родителей, а его в доме матери ненавидели, а во дворце делали вид, что его не существует. Он вырос… В твоем мире есть такое слово — "эмпатия"? Это термин из магической науки, означает способность сопереживать. Шен ее лишен начисто. Есть такая сказка, про ледяного мальчика, которого хотела спасти сестра, но не смогла и сама замерзла. Вот это о нем. Я пытался наладить с ним отношения, я пробовал множество разных способов, советовался с мудрыми людьми, читал литературу — все без толку, ничего не работает. Если этого не было в детстве, то во взрослом возрасте уже бесполезно, его не спасти, он таким и умрет. Единственное, что я могу сделать — это постараться минимизировать количество его жертв. И к сожалению, сейчас это ты.