В груди все веселей,

Все звонче сердце билось,

Чтоб вольно я дышал

И всюду прославлял

Благую божью милость.

Пишу я это тут,

Где гребни волн несут

На берег пены перлы,

Пишу все это в год

Я тысяча пятьсот

Девять-на-десять первый.

(Н. Чуковский)

Соответствует стихотворению из Духовных стихов, оставшихся вне сборника: (Поэт) молит Бога, чтобы Он милосердно заботился о нем в изгнании...

ПРИЛОЖЕНИЯ

Ю.П. Гусев

ЖИЗНЬ БАЛАШШИ

XVI век в истории Венгрии был одним из самых трагических. После периода интенсивного расцвета, достигшего вершины при короле Матяше Хуняди (правил с 1458 по 1490 г.), когда укреплялась государственность, быстро развивалась экономика, достигла высокого уровня культура (отдельные ее очаги, прежде всего королевский двор, мало в чем отставали от известнейших центров европейского Возрождения), — произошел стремительный, катастрофический откат. В страну словно возвращается самое мрачное Средневековье: феодалы, заботясь лишь о своем богатстве и власти, растаскивают страну по уделам, тиранят крепостных, доводя их до отчаяния, которое часто выливается в кровавые бунты. Соперничество и раздоры между магнатами в немалой степени способствовали тому, что подошедший с юга грозный противник, турки-османы, без особого труда завладевает значительной частью страны, захватывая и столицу, Буду.

Едва ли не на два столетия Венгрия перестает существовать как единое государство. Подавляющая часть ее территории находится под властью турок. На востоке возникает зависимое от Стамбула Трансильванское княжество. Собственно же Венгрия, оказавшаяся в руках Габсбургов, представляет собой полосу территорий, тянущихся по северным и западным окраинам.

Уклад, быт, хозяйство, сама жизнь людей в ту эпоху были крайне неустроенными, незащищенными. Турки то и дело совершают набеги в глубь Венгрии, забирая все, что можно, угоняя в полон здоровых мужчин, женщин, детей, а остальных вырезая. Для защиты от них вдоль границы создается цепь городков-крепостей, население которых живет, постоянно готовое к осаде. Венгерские бароны, учась у турок, тоже устраивают стремительные походы на турецкую территорию, в основном с целью грабежа. Феодалы всегда готовы урвать что-нибудь и друг у друга — с помощью судебных процессов, а то и силой. Страшной напастью были для венгров, особенно крестьян, иностранные наемники: их отряды — особенно когда в военных действиях против турок наступал перерыв — превращались в организованные разбойничьи шайки.

Характерная черта эпохи — национальная чересполосица. Венгры жили вперемешку с хорватами, словаками, румынами, чехами, украинцами; ремесленники, обитавшие в городах, в основном были немцами. Тесными были контакты с соседней Польшей (семья Балашши, например, владела там несколькими крепостями и деревнями). Отсюда — многообразие языков и наречий.

На пестроту языков, нравов, культур накладывалась пестрота религий. К середине XVI в. эта часть Европы была затоплена волной реформации: лютеранская, кальвинистская, евангелическая, баптистская и другие церкви стремительно теснили католицизм. Большую роль тут играл относительный демократизм новых конфессий; важной причиной их распространения было и — осознанное или неосознанное — стремление сохранить свою национальную идентичность: перевод религиозной литературы, богослужение на родном языке, вне всяких сомнений, поднимали престиж этого языка, изменяли отношение к нему. (Характерный факт: около 1590 г. появляется полный венгерский перевод Библии, выполненный лютеранским священником Гашпаром Кароли; этот перевод, с точки зрения точности, а также красоты и правильности языка, до сих пор остается непревзойденным.)

Таким образом, это была беспокойная, противоречивая, пестрая эпоха, в которой, с одной стороны, господствовали варварство, жестокость и культ грубой силы, с другой — еще не забыты были традиции высокого Ренессанса, с третьей же — начинал формироваться литературный венгерский язык, а значит, и национальное самосознание. Может, именно в такие эпохи, на скрещении противоположных тенденций, в столкновении несовмещаемых, разнополюсных сил, и рождаются столь неординарные, яркие личности, каким был Балинт Балашши... (Полная его фамилия — Дярмати Балашши; иногда можно встретить форму Балашша.)

Конечно, Балашши прежде всего — сын своего времени. Отпрыск древнего рода, корни которого ведут к хазарам, когда-то давным-давно присоединившимся к кочующим мадьярским племенам, — Балинт едва ли не с младенчества воспитывался как воин. Жизнь в окраинных крепостях, осады, штурмы, походы в занятые турками земли, стычки (как гласит семейное предание, первого своего турка Балинт убил в 16-летнем возрасте) — все это должно было сделать из него доблестного солдата и умелого военачальника. Однако отец, Янош Балашши, человек мужественный, суровый, не боявшийся говорить неприятную правду самому императору (за что вынужден был не раз терпеть немилость и даже сидеть в тюрьме), придавал немалое значение и образованию сына. С этой целью он отправил Балинта — в одиннадцатилетнем возрасте — в Нюрнберг, где тот целый год изучал науки, заодно слушая миннезингеров. Когда мальчик вернулся домой, в крепость Зойом (ныне — Зволен в Словакии), отец поручил заботиться о нем служившему у них протестантскому проповеднику, Петеру Борнемисе, который был одним из образованнейших людей своего времени, теологом, поэтом, писателем, печатником. В качестве учебных пособий Борнемиса использовал трактаты на латинском языке; но в то же время, стараясь разнообразить занятия, учил Балинта стихосложению, причем не латинскому, как было принято в семьях магнатов, а венгерскому.

Конечно, без особой восприимчивости к языкам даже в это время и в этом краю, где перемешалось столько народов, можно было научиться понимать других разве что на поле брани или на рынке. Балинт Балашши, по всей очевидности, обладал такой особой чуткостью. Иначе трудно объяснить, как он, общаясь с содержащимися в подвалах крепости — в ожидании выкупа — пленными турками (среди них были и «ашики»; слово это знакомо нам в другой огласовке: ашуг, т.е. сказитель-певец, нечто вроде трубадура, только в восточном контексте), настолько освоил турецкий язык, что хорошо узнал текст Корана, проник в структуру турецкой поэзии и даже научился играть на турецких музыкальных инструментах. (Годы спустя, находясь, скорее всего, под хмельком, он в своей крепости Липто забрался на башню и — ради шутки — закричал, подражая муэдзину, чем вызвал немалый переполох у живущих под стенами крестьян.)

А пятнадцатилетним Балинт оказался в Польше — с отцом, который совершил побег из тюрьмы, куда брошен был по приказу императора Максимилиана II за неповиновение монаршей воле. Это был возраст, когда думаешь не столько об учебе, сколько о забавах со сверстниками, об охоте, о женщинах (Балинт не относился к числу медленно созревающих молодых людей: может быть, что-то подсказывало ему, что жизнь его будет короткой); тем не менее, попадая в Краков, юноша не упускал случая посетить