Если б не Сюзи, я бы плюнула. С другой стороны, раз уж они в это ввязались, обратного хода не было. Добравшись до фургона, Оливье предпочел устроиться в кузове вместе с пианино под тем предлогом, что его надо придерживать на поворотах. Антуан не промолвил ни слова. Как и я. Ситуация была напряженной. Я чувствовала, что он готов взорваться. Скороварка, которая уже сварила картошку и вот-вот сбросит давление. Вместе с картошкой.

Все началось по новой на ферме, когда пианино надо было пристроить в гостиной. Я задумала небольшую перестановку, для чего потребовалось сдвинуть диван, который, к несчастью, служил убежищем восьмилапому чудовищу. А лапы-то волосатые. Оливье подскочил, и Антуан обозвал его девчонкой. И понеслось! Тут же в ответ получил «жирную деревенщину», что, несмотря на очевидную долю истины, содержащуюся в оскорблении, обычно выводило его из себя.

Естественно, они перешли к рукоприкладству, но проявили деликатность, удалившись выяснять отношения на улицу. Я даже не попыталась вмешаться. В конце концов, это могло стать выходом, который позволил бы покончить с их нелепым соперничеством, от которого страдали все. Мужские разборки. Навешают друг другу тумаков, а потом похлопают по плечам за большой кружкой пива.

Когда у Оливье пошла кровь из носа, я все-таки испугалась, как бы они не повредили друг друга всерьез. В ответ он разбил Антуану бровь. Я поднялась наверх за примочками и пластырем. Спустившись, прежде чем выйти во двор, я поставила в холодильник несколько банок пива, на случай, если… Они все еще дрались. Ни один не мог взять верх, как в хорошем вестерне, когда ковбои дерутся до полного изнеможения. Мне хватило времени сходить за молозивом к корове, которая накануне отелилась. Очень мило со стороны коров поставлять молозиво всякий раз, когда в нем возникает необходимость. Это не заговор, а гуманитарная помощь. Когда я вернулась и уселась на маленькой скамейке у кухни, они все еще не расцепились, но усталость уже давала о себе знать. Оба были в плачевном состоянии. Маловероятно, что сегодня вечером Оливье будет пересчитывать мои родинки.

– Сюзи скоро придет из школы. Вряд ли она будет вами гордиться.

Они даже не услышали.

В зрачках Альберта маячили два вопросительных знака.

– А что ты хочешь от меня услышать? Мужчины эволюционировали не намного больше животных. Самец вечно гарцует перед самкой. Знаешь, может, все дело в гормонах.

Он навострил уши и побежал к повороту встречать Сюзи. Та появилась веселая, и я наблюдала, как ее личико переменилось при виде этой парочки, мутузившей друг друга. Она бросила ранец и кинулась к ним, крича:

– Вы что, совсем свихнулись? Прекратите сейчас же!

И врезала каждому ногой по щиколотке. Вложив в это всю душу. Отчасти благодаря усталости, оба рухнули рядышком, держась каждый за свою голень. Что до этой девочки, сразу видно, из какого чрева она вышла. Никаких ошибок в кастинге. Сюзи заорала еще громче, потому что весь день заранее радовалась своему пианино, а им – каждому – нарисовала по картинке в благодарность. Она принесла рисунки и разорвала перед их носом, посыпав обрывками их головы. А потом исчезла в своей комнате.

Она горько плакала, упав на постель.

– Почему они дерутся, мама?

– Потому что очень сильно тебя любят, я думаю.

– Ну и что?

– А то, что твой крестный боится, что ты его забудешь, раз появился Оливье, а Оливье боится, что ему не найдется места среди нас.

– Но у нас места хватит на всех. Ты же мне сама все время говоришь, что любовь не делится, а множится.

– Конечно. Пойдем им объясним? Ладно?! А потом поможешь мне их полечить, потому что они немножко побитые.

– Какие дураки.

– Знаешь, мужчины иногда хорохорятся, чтобы показать, какие они крутые, но это потому, что они ранимые и им нужно как-то себя успокоить, так что не будем слишком уж на них сердиться.

Когда мы вдвоем спустились во двор, оба стояли на коленях посреди разбросанных обрывков и каждый пытался сложить свой рисунок.

– Гляди, этот, наверно, от твоего.

– Ага, а у меня тогда кусочек твоего неба.

– А вот эти сердечки, кажется, вон оттуда…

– Бросьте, я вам еще нарисую, – сказала Сюзи. – Идите сюда, мы с мамой вас полечим, и предупреждаю, это щиплет. Можете сколько угодно изображать из себя суровых вояк, мы все равно будем знать, что вам больно, потому что вы, мужчины, очень ранимые.

Как я люблю ее!

Они подошли, смущенные, хлопая друг друга по спине и улыбаясь словам Сюзи, которая с высоты своих пяти лет покончила с их враждой. Мне бы следовало предложить ее услуги президенту республики, чтобы положить конец израильско-палестинскому конфликту.

Они по очереди отправились под душ, а мы наложили на их раны компрессы из молозива. После чего Сюзи сыграла нам «Лунный свет»[33], пока они попивали пиво, сидя рядом на диване. Затем она объявила им, что любит обоих одинаково и так будет всегда.

И я присоединяюсь.

Попробуйте получить хороший жизненный урок от пятилетней девчушки. Сами увидите, это заставит задуматься. И возможно, даже все переменит. Ну, как говорила Мадлен, дети – это жизнь, и иногда достаточно посмотреть на них, чтобы многое понять.

Когда Сюзи наподдала нам по ногам, чтобы мы прекратили драться, она установила между нами новое равновесие. Назавтра я заехал к Антуану, чтобы официально закрепить перемирие, начало которому положила Сюзи. Больнее оказался не удар по лодыжке, хотя врезала она на удивление сильно, а то, что она разорвала рисунки, которые от всего сердца приготовила в благодарность. В тот день на мировом чемпионате кретинов мы на равных разделили первое место, и Сюзи вручила нам медали, заодно дав понять, как нелепо драться за гипотетическое первенство там, где нет никакого соревнования.

Я впервые оказался у Антуана дома. Ничего общего с жилищами тех крестьян-холостяков, в которых мне уже довелось побывать. На подоконнике небольшие горшки с цветами, повсюду книги, и не только о лечении мастита у коров или размножении животных. Среди прочих – целая полка психологических исследований. Дом был маленький. Центральная комната с большим обеденным столом посередине, клеенка на котором истерлась только в одном месте от слишком частого соприкосновения с губкой – лицом к телевизору и спиной к печке. Можно представить, как зимними вечерами, вернувшись из хлева, он любит ужинать, глядя восьмичасовые новости и грея спину.

Рядом со столом кресло, укрытое пледом и собакой, которая его грела. Бордер-колли с потрясающе добрым взглядом. Каков хозяин…

– Как его зовут?

– Зигмунд.

– Серьезно?

– Серьезно. Но я зову его Зиг, так проще.