– И как он ладит с Альбертом?

– Отлично, они беседуют об относительности психоанализа.

– А как твоя щиколотка?

– Блин, эта крошка такая же сильная, как ее мать!

– А что у нее от отца?

– Наверно, характер?

– Ну да, точно. Теперь понял.

– Дурачина! – сказал он улыбаясь.

Помолчали, ожидая, пока пролетит ангел. Я проконсультировался с собственным ангелом на правом плече, который с появлением Мари стал важным и надутым. Трудно заново вступить в беседу с кем-то, кто решил вас игнорировать, хуже того – всячески дает понять, что вам здесь не рады.

– Чего ты на меня злишься?

– Потому что не хочу их потерять.

– А с чего тебе их терять?

– Потому что ты хочешь их для себя.

– Я никого не хочу. Я только хочу быть счастливым.

– Я тоже.

– А это несовместимые вещи?

– Они моя единственная настоящая семья.

– Моя тоже. Но я не предъявляю на них исключительных прав.

– Но с Сюзи так и получается.

– Для нее это внове. Я быстро ей надоем. Хочешь, я с ней поговорю.

– И что ты ей скажешь?

– Все это. Она умная, поймет.

– Да, это в ней тоже от меня.

– Иди ты!

– Ты же любишь Мари, а?

– Вот сам ты веришь в удар молнии, в любовь с первого взгляда?

– Ну, что до меня, знаешь… Вообще-то, я не верю в любовь. А от удара молнии скотина сгорает заживо в запертом хлеву.

– Ладно, тогда в эффект бабочки. Мари взмахнула ресницами, и ты чувствуешь в животе ураган, и твои пласты сдвигаются в тектоническом танце, вздымая вулкан, в глубине которого закипает магма, готовясь выплеснуться на свет, чтобы…

– Эй-эй, не распространяйся о своем вулкане, ладно! Кому-кому!

– Мари открыла мне новый мир – таким, каким я всегда должен был его видеть. Даже ее паршивый характер и тот мне дорог. И потом, заниматься с ней любовью…

– Тсс, это меня не касается.

– Хотя тебе тоже есть что рассказать.

– Что ты хочешь знать?

– Хорошо ли было.

– А, тебе интересно, может ли голубой получить удовольствие с женщиной!

– Я должен быть уверен.

– Уверен в чем?

– Что ты когда-нибудь не передумаешь.

– А я уверен в том, что оставил Канталь, чтобы избежать женитьбы на той психопатке.

– Но Мари – это Мари!

– А женщина всегда женщина. Я не могу. Это так.

– Но ты же смог, по крайней мере один раз.

– Я настроился.

– И как именно?

– Я думал об Орландо Блуме.

Господи, эти двое знают друг друга как облупленные. Пусть сам Антуан сомневался, но я-то знал, что он никогда ее не потеряет. Мари так привязана к нему. Конечно, больше, чем ко мне. Меня привела в ужас мысль, что она может быть слишком к нему привязана и мне так и не удастся найти свое место. У нас за плечами нет общей истории, их дружбы, их общей дочери. Они не были парой, так чем же они были?! Чем-то особым, для чего в словаре пока не нашлось определения. И уж тем более его не было в тех книжках, которые я выбирал на библиотечной полке, отведенной проблемам сексуальности. Смесь любви, дружбы, генетики – и все это на фоне полового несовпадения. И среди всего этого мне предстояло выработать собственную позицию. Привнесенный элемент, новая деталь, вставленная в двигатель, которая разладила его ход.

Я начал убеждать себя, что все складывалось слишком хорошо. Типичная реакция тех, кто запрограммирован на несчастья. Если идет дождь, они делают вывод, что солнце – это их субъективная фантазия. Мари не была субъективной фантазией, мои руки на ее коже служили достаточным подтверждением. А вот то счастье, к которому я прикасался кончиками пальцев? Просто невероятно, насколько человек способен сомневаться в своей мечте, когда та сбывается. Ведь Мари действительно была воплощением моей самой безумной мечты. Найти кого-нибудь, кто заставит меня выйти из сумрака. Оливье Деломбр, вперед, к свету. Свету, который озарит мой выбор, мои желания. Мари – мой божественный свет. Тот, который на Троицу сияет над головами апостолов. И я воскресаю, освобождаясь от своего детства, лишившего меня всякой надежды на радужное будущее.

Но я не был единственной планетой в солнечной системе Мари. Антуан был ее лучшим другом. Единственным. Она знала его как свои пять пальцев. Он мог бы стать ее вариантом дедушки, если бы выбрал классическую дорогу. Но ничего классического здесь не было, кроме музыки в зале для дойки. Говорят, коровы от нее лучше доятся. Надо будет попробовать в участке. Может, станет легче вытягивать из подследственных признания. Нет, никакой классики. Оригинальность интереснее, но ее куда труднее принять.

– Мари тоже тебя любит.

– Она тебе это сказала?

– Она мне говорит все.

– Все?

– Все.

– Даже…

– Да нет. Она говорит только то, что хочет сказать. В любом случае, меня не интересует, чем вы там занимаетесь в темноте. Она мне говорит, что чувствует. Говорит, что ты залечиваешь ее раны. Что у тебя не слишком вздорный характер, поэтому она может оставить при себе свой. Что ты рисуешь жизнь такой, какой ей хотелось бы ее видеть. Что в тебе есть надлом, который делает тебя ранимым, но он же позволил свету войти и придал красок твоей пещере.

– Какой пещере?

– Не пытайся понять. У Мари свои заскоки. Я тоже не все просекаю.

– Ну, и как же мы будем жить вчетвером?

– Уважая друг друга. Не кидая друг другу в морду тяжелые предметы и тухлую рыбу, и…

– Ты сейчас о чем?

– А то ты не знаешь? Ордральфабетикс? Сетавтоматикс?[34]

– Я предпочитаю Астерикса, он самый умный!

– Да ладно тебе!

– Ну конечно, ты ж у нас самый крутой, да? Так ты вчера говорил, с пианино.

– А я куда упал[35], когда был маленьким? Какое у меня было волшебное зелье?

– Мари! На Мари ты упал, когда приехал сюда, ведь так? Она тебе во благо, она делает тебя сильнее, ведь так?

– Да!

– Вот она и есть твое волшебное зелье. А раз уж ты на нее упал, нет у тебя больше права к ней прикасаться. Мой черед ловить кайф.

– Нежданный рыцарь, получи свою принцессу. Теперь уж мне она без интересу.