Командир полка, выслушав мой подробный доклад, жизнерадостно рассмеялся:

– Боря, оказывается, чтобы списать противотанковую установку, ее не взрывать надо было, а тащить на пункт сбора подбитой техники на станции Червленная.

– Товарищ полковник, что тащить? Ведь там осталось только днище.

Петров опять рассмеялся и похлопал меня по плечу:

– Боря, это твоя проблема – ты ее и решай.

Думать и переживать я особо не стал: вместе с РАВистом Женей Ончуковым мы составили акт списания, который подписал особист. Ночью Мишкин из-под носа десантников сумел украсть днище и вместе с этим актом отвез его в Червленную, там тоже никаких проблем со сдачей остатков машины не было, и через два дня я и думать забыл о ней.

На следующий день замполит и техник укатили в Грозный на рынок для поиска покупателя на фисташки, которые в огромном количестве мы нашли в деревне, а я взял солдат и решил проехаться по дальним улицам деревни, которые вплотную примыкают к зеленке. В нескольких местах мы останавливались и осматривали дома, вызывающие подозрения. Но все было в порядке: во всех домах видны были следы спешных сборов, в помещениях валялись разбросанные домашние вещи, много мебели и бытовых приборов было вытащено во двор и там брошено – наверно, не поместилось в кузове автомобиля беженцев. Прочесав окраинную улицу и не обнаружив следов пребывания боевиков, мы сосредоточились во дворе крайнего дома. Было жарко и очень хотелось пить. Присев в тени на корточки, я послал двоих солдат в дом, чтобы они посмотрели, нет ли там чего попить, а сам остался с еще одним солдатом на прикрытии. Боец, из новеньких, посидев немного со мной в тени, стал бесцельно бродить по двору, разглядывая разбросанные домашние вещи, а когда он сунулся к холодильнику, брошенному в углу двора, я его строгим голосом остановил:

– Рыжов, стой! Чего ты туда лезешь, а вдруг там мина или граната на растяжке?

Разморенный от жары солдат лениво поглядел на меня, и в его взгляде я прочитал едва прикрытую усмешку, что меня здорово обозлило.

– Боец, ты тут всего две недели, а строишь из себя бывалого фронтовика. Я себе этого не позволяю и тебе не позволю. И если еще раз увижу усмешку в твоих глазах на мои слова или приказы – морду начищу в два счета.

Было так жарко, что даже ругаться не хотелось. Хотя надо бы встать и дать хорошего пенделя бойцу. Но я лишь продолжал лениво наблюдать за солдатом. Тот немного еще покрутился около холодильника, не решаясь открыть дверь на глазах комбата, пошел вдоль забора к дивану, который стоял в тени дерева. Расстегнув ширинку, с удовольствием помочился на ствол, отошел от дерева и стал садиться на диван.

– Рыжов, стой! Замри! – Я чуть не сорвал голос в крике, заметив, что сиденье дивана чуть приподнято над самим основанием.

Солдат нелепо замер враскоряку над диваном, испуганно глядя, как я в несколько прыжков подскочил к нему:

– Ну-ка, отойди.

Солдат, не распрямляясь, сделал несколько неуклюжих шагов вперед и остановился. Из дома выскочили встревоженные моим воплем солдаты и рассыпались в разные стороны, сразу же заняв оборону: это были мои солдаты – из старых. Я махнул им рукой, мол, все в порядке, встал на колени и заглянул в щель между сиденьем дивана и основанием, но там было темно и ничего не видно.

– Рыжов, притащи какой-нибудь осколок стекла или зеркала.

А через минуту, когда послал солнечный зайчик в темноту, удовлетворенно хмыкнул и дал открытой ладонью сильного леща в лоб Рыжову:

– Солдат, с тебя выпивка и закуска. Усмехаешься над комбатом, а комбат тебе жизнь спас. Гляди.

Я с силой нагнул голову солдата и посветил внутрь дивана. Рыжов посмотрел и непонимающе взглянул на меня.

– Ну, ты и балбес, Рыжов. Сиденье дивана не закрывается, потому что упирается в расческу. Видел? – Солдат мотнул головой, а я продолжил: – Ты садишься на диван, расческа ломается и крышка с силой опускается на взрыватель мины, и твои яйца, весело звеня друг о друга, опережая тебя, летят в небо, ну а ты за ними. Что, не веришь? Смотри.

Еще раз посветил внутрь, а потом осторожно приподнял сиденье – на дне дивана лежала противопехотная мина во взведенном состоянии. Надежно зафиксировав сиденье, я торжествующе показал на мину, а потом подозвал остальных солдат.

– Что, Рыжов, так кто прав? Убить тебя мина, конечно, не убила бы, но жопу разворотила основательно. Об яйцах я тебе уже рассказал. Задницу бы тебе в госпитале склеили, с яйцами посложнее. Ходил бы ты враскоряку, и на тебя показывали бы пальцем, как на урода, и смеялись. Правда, живой, но на хрен кому нужна была бы твоя такая жизнь. Твои родители кляли и обвиняли бы Министерство обороны в твоем уродстве, меня – твоего командира, а ведь виноват во всем этом ты был бы сам. Вот теперь я голову могу дать на отсечение, что и в холодильнике тоже мина или граната – «эргэдэшка».

Рыжов стоял, хлопая глазами: мину он видел, слышал, что я ему говорил, но пока он не воспринимал все это применительно к себе. Другой солдат, Минашкин, нашел в доме длинную бельевую веревку и осторожно привязал ее к ручке холодильника, мы отошли за угол и сильно дернули: послышался приглушенный щелчок, а затем сильный взрыв. Открывшаяся нам картина была вполне обычной для военного времени: полуоторванная дверца держалась на одной петле, упершись другим концом в землю. Сам холодильник, сильно изуродованный взрывом, потерял первоначальную форму и пучился рваными краями металлической обшивки.

– Рыжов, извини, но ошибся: не «эргэдэшка» там была, а «Ф-1». – Я шутливо развел руками, но тут же ожесточился: – Безмозглая скотина, ты понимаешь, что я тебе спас жизнь два раза? До тебя хоть сейчас дошло, что ты на войне, а не в казарме?

Что-либо говорить или спрашивать Рыжова дальше было бесполезно: солдат, тупо уставившись в развороченное нутро холодильника, усиленно потел, потом бледнел, а после этого его опять бросало в жар и краску. Наверняка перед его внутренним взором проскакивали картины одна страшнее другой, и он со стороны видел свой изуродованный труп рядом с холодильником, с оторванными руками и разорванным животом, или рядом с диваном, с развороченной задницей.

– Большаков, Минашкин, ведите его к машине, а я с диваном разберусь.

Дождавшись, когда солдаты залезут на БРДМ, я огляделся, вытащил гранату и, выдернув кольцо, бросил внутрь дивана, а сам резво метнулся за угол дома. Прогремел взрыв, отбарабанили по земле остатки дивана, и снова установилась тишина. Я залез на машину и устало скомандовал водителю:

– Вперед!

Но как только мы заехали за угол, показная усталость мигом слетела, я остановил БРДМ.

– Степанов, Рыжов, отъезжайте на пару кварталов и замрите. Минашкин, Большаков, за мной – сейчас посмотрим, кто прибежит на взрывы. Степанов, если в течение тридцати минут стрельбы не будет, возвращайся сюда, за нами.

Мы спрыгнули с машины, и она, взревев мотором, укатила в глубину деревни, а я с солдатами, пригнувшись, дворами вернулся к злополучному дому и выбрал удачную позицию, с которой хорошо проглядывался двор дома и подходы к нему. Но пролежали в засаде мы безрезультатно: видать, мины были поставлены давно, и на взрыв никто не явился.