— Там есть три места. Ляжте пока по двое; в середу уйдёт этап, расселитесь получше.

Аборигены камеры с любопытством воззрились на пришедших. Новенькие — главное развлечение в тюрьме: есть над кем поиздеваться.

Бритый, как лакей, рыжий мордатый парень с наглыми глазами крикнул из угла:

— Неси сюда «влазного» по тридцать копеек с башки, черти столичные!

«Влазным» называется взнос от нового арестанта в пользу артели при прописке в исправительной тюрьме; в пересыльной брать его не полагается. Но ошарашенные толкотней, зашуганные и голодные люди не посмели возразить и послушно полезли за деньгами. Вдруг Лыков поманил рыжего к себе пальцем.

Камера сразу затихла. Парень окрысился:

— Ты чё, «спиридон»? Белены объелся? Ты мне чёрта в чемодане не строй!

Но Лыков смотрел сурово и звал к себе пальцем требовательно. Рыжий грузно спрыгнул с нар, подошел вразвалку.

— Ну?

— Передай Брудастому — прибыли двое, о которых ему писал «рапорт» из Питера Сашка Красный Туз. Желают встретиться.

И подтолкнул паренька к выходу. Толчок был как бы шутейный, но крепкий детина выскочил в коридор, как пробка, теряя на лету штиблеты.

В продолжающейся тишине — камера любит представления — Алексей подошел к майданщику, сидевшему возле двух помятых чайников, кинул ему на одеяло новенькую хрустящую трёшницу.

— Пару чая и мандру[95]: ситный, колбасу и ещё госпитального квасу.

— Госпитального нету.

— Так достань! Принесёшь вон туда…

И Лыков пошел к наре рыжего. Залез ловким прыжком, сбросил вещи прежнего хозяина. Посмотрел удивлённо на соседа слева, и тот молча и быстро ретировался со своим мешком; освободившееся место занял Челубей.

Через десять минут лобовцы уже, свесив ноги, употребляли чай с закусками. Алексей подозвал майданщика, дал ему ещё рубль и велел принести остальным своим попутчикам пирогов «с таком»[96]и щековины. Голодные питерцы оживились, повеселели и начали глядеть уже посмелее: уверенная наглость Лыкова внушала им надежду на защиту.

Пришел рыжий, беспрекословно собрал с пола свои вещи и доложил, что их ждут. Он же и повёл Лыкова с Челубеем к Брудастому — «ивану», управлявшему Московской пересыльной тюрьмой.

Тот встретил их в дальней от входа камере, заселенной почти сплошь «деловыми». Он действительно, под стать кличке, имел двойной подбородок; грузный, но широкий, плечистый, с крепкой костью — что называется, поперёк себя шире. На лобовцев Брудастый смотрел враждебно.

— Сашка Красный Туз — порядочный арестант, и шесть лет уже «иван», — сообщил он гостям. — Потому только с вами и разговариваю. Но склонен вас раскассировать. Потому, «спиридон» — он и есть «спиридон»; ежели всякая сволочь будет здесь самовольничать, в чужой ряд залезать, то порядка не будет. А вы пришли, как большие «мазы»[97]…Рыжика вон выселили, а он мой поддувала и находится, значится, под моею рукою. Ты откуда такой взялся духовой? Ты хоть знаешь, с кем говоришь?

С десяток фартовых обступили их при этих словах со всех сторон, готовые принять непрошеных гостей в кулаки. Челубей застыл, прямой, как солдат, думая, кого же ударить первым, и понимая при этом обреченно, что они крепко влипли. Эх, перегнул Лыков палку со своей амбицией! А ещё «никого не бойся»…

Но Лыков стоял невозмутимо и смотрел на «ивана» с видом совершенно независимым, словно и не замечал занесённых уже над ним кулаков.

— Подумай, Брудастый — сказал он спокойно, — нешто мы с тобой станем из-за какого-то Рыжика собачиться? Я же не просто так, до ветру зашёл; ты разберись сначала. Посмотри на меня внимательно — ничего не замечаешь?

— Замечаю. Наглого «спиридона» замечаю, которого давно «азбуке»[98]не учили. Но это мы сей же час исправим… Вот отведут тебя в угол десять моих молодцов, накинут на башку азям и почнут битки давать — и что ты, наглая харя, сделаешь? Нешто сразишься со всею моею командою? Пупок не треснет?

— У вас тут на Москве недавно первейший батырь был, Коська-Сажень звали. Его твои ребята тоже бы в «тёмную» повели «азбуке» учить? Или бы сперва подумали?

— Коську никто никуда повести не смел — не тот был человек. Я уж его хорошо знавал! Его побить было не можно… Но ты-то, босота, здесь при чем? Али хочешь себя с ним на одну доску поставить?

— Нет, на одну доску уже не получится. Когда я разговаривал с ним в последний раз, Коська сидел на земле и колесо каретное обнимал. Вот так вот… (Лыков показал, как именно). И несколько при этом грустил…

Несколько секунд Брудастый смотрел на него, не понимая, потом до него дошло. Он вскочил в сильном волнении и быстро обежал вокруг стола.

— Так! так…так… Сейчас! Ага! Сначала один, высокий, убил кулаком лошадь — это, значит, был ты, — «иван» ткнул пальцем в стоящего до сих пор молча Челубея. — Коська попёр на тебя с топором, и пули его не брали. Тут подскочил сбоку второй, на вид совсем простого сложения, и в два тычка Коську и уделал. Это уже был ты!

«Деловые», плотно стоящие вокруг, все попятились разом назад.

— Молодец. Умный ты был бы человек, кабы не дурак. Теперь думай дальше. Когда списали мы с Челубеем вашего Анчутку — сделали вроде бы как доброе дело Михайле Ильичу, господину Мячеву, а он этого не оценил…

— Точно! Вас там всем обществом ловили.

— Нас пытались закончить, а я таких вещей, понимаешь, не люблю. Короче, провинился передо мной Мячев. И нашлись люди, которые ему это разъяснили.

— Степан Горсткин и…

— И тот, кто стоит за ним.

— …И тот, кто стоит за ним.

— Для тебя, Брудастый, важно, что новый московский «король» на сегодня мой должник. Как думаешь, сильно ты для него дорог? Давай выясним? Махнем твою голову на его должок…

«Иван» молчал.

— Это ещё не конец, Брудастый. Ты ведь управляешь на сегодня Централкой? Здесь есть человек, был старостой в третьем балагане, Пестриков фамилия. Так его в апреле разжаловали. А он не просто сам себе Пестриков — он служит у Анисима Петровича Лобова. И ты, сукин кот, об этом знал. Знал ведь? И про «Этапную цепочку» тоже слышал? Через неё серьёзные люди из Сибири назад возвращаются, а ты это возвращение им отменил. Сбой из-за тебя, дурака, произошел в «Цепочке». Ничего тебе сердце-вещун не подсказывает? У тебя на вышке обстоит неблагополучно. Нас с Челубеем сюда для этого и прислали, починить то, что ты наломал, и мозги у кого набок съехали — поправить.